приходилось разгадывать собственные пророчества как головоломку.
За завтраком в общей трапезной Ами поинтересовалась у нее, как обстоят дела в будущем. Опасаясь затянуть разговор и привлечь чужое внимание, Риша кратко отвечала, что не знает. «Наша вчерашняя беседа что-то изменила, но к лучшему, или нет, я понять пока не могу», – кратко объяснила она.
Ами недоверчиво хмыкнула, но тем не менее нашла и пожала подруге руку под столом.
«Все к лучшему, как бы то ни было», – утешила она Ришу.
С тем девушки разошлись каждая по своим делам. Ами отправилась читать молитвы и помогать послушницам менять масло в храмовых лампадах, а Ришу, как бы странно это ни звучало, ждал обычный для утра меркурия урок чайного действа. Незрячим девушкам сложные ритуальные движения давались нелегко, но у Риши, судя по всему, была к этому занятию врожденная склонность.
Вечером, после всех трудов, забот и легкого ужина, Риша собралась было к Шабо, чтобы посоветоваться с ним насчет изменившегося будущего, но Ами уговорила ее остаться и присоединиться к общему веселью. Слепые девушки устроили посиделки с песнями, хороводами, прялками и жмурками – излюбленной игрой мойщиц статуй, как называла про себя их разношерстное сестринство Риша.
День начался на неспокойной ноте, но, благодаря товаркам, закончился душевно и далеко за полночь. Напевшись и нахохотавшись, набегавшись и накружившись, Риша заснула не раздеваясь, и с трудом пробудилась на следующее утро с тоскливо сосущим под ложечкой предчувствием. В отстоящем от сегодняшнего на семь дней вперед юпитере, на который обычно приходилось время ее основной работы, она обнаружила себя совершающей рутинные манипуляции над статуями в абсолютно непривычной атмосфере. Берилл была с ней и, как обычно, действовала заодно, но в этот раз роль первой скрипки играла не она. С ними был еще кто-то, молчаливый и внимательный, и Риша из будущего кожей ощущала скованность старшей товарки и собственную обреченность.
Ей почему-то страшно не хотелось трогать статуи, и Берилл не хотелось, чтобы Риша их трогала, но ничего поделать обе девушки не могли. За Ришей наблюдал кто-то столь безмерно могущественный, что ее тело начинало двигаться против воли, словно бы повинуясь голосам тысяч безымянных предков, чья кровь, смешавшись, претворилась в эликсир жизни, разлитый в венах их слепой прапраправнучки.
Риша в настоящем зафиксировала слабый юмор самой себя из будущего: ее развлекла ирония того обстоятельства, что как-то раз она нашла силы сопротивляться приказу самой Праматери, но не может противиться молчаливому пожеланию ее творения. «Ирония – все, что у нас остается, когда остальные средства к борьбе исчерпаны», – настигла Ришу из настоящего пронзительная мысль из грядущего. На этом откровение прервалось.
Расстроенная ожидающим ее будущим, она проснулась позже обычного и за завтраком никого уже не застала. Наскоро перекусив на кухне соевым молоком
