и физические силы в прошлом были странным образом растрачены, рассеяны или забыты. Тень могущественного негритянского прошлого промелькнула в сказаниях об Эфиопии и Египте. На протяжении истории то здесь, то там сила отдельных представителей этой расы вспыхивала, словно падающая звезда, но свет ее мерк прежде, чем мир успевал оценить его мощь. Здесь, в Америке, через несколько дней после отмены рабства темнокожего человека настолько обуяли сомнения, что его сила утратила эффективность и стала казаться слабостью. И все же это не слабость, а следствие конфликта двойных устремлений. Желание темнокожего ремесленника достичь сразу двух целей – с одной стороны, он хотел добиться того, чтобы белые не презирали его, как представителя народа, рубящего дрова и черпающего воду[9], а с другой – был вынужден пахать, забивать гвозди и копать на благо своих нищих собратьев – делало из него плохого работника, поскольку ни одному, ни другому делу он не отдавался всей душой. Нищета и невежество его народа склоняли темнокожего священника или врача к шарлатанству и демагогии, а критика со стороны белых – к идеалам, которые заставляли его стыдиться своих скромных занятий. Темнокожий, мечтающий стать ученым, сталкивался с парадоксом: знаниями, в которых нуждался его народ, белые соседи уже давно владели, а те знания, которые могли понадобится белому миру, были для него китайской грамотой. Врожденная любовь к гармонии и красоте, которая пробуждала в простых душах его народа желание петь и танцевать, рождала в душе темнокожего художника лишь смятение и сомнения, ибо открывшаяся ему красота была душевной красотой той расы, которую большая часть его аудитории презирала, и он не знал, как донести до нее свое видение. Тщетная попытка угнаться за двумя зайцами и стремление соответствовать двум совершенно разным идеалам внесли хаос в представления тысяч людей о мужестве, вере и надлежащем поведении, от чего они зачастую стали обращаться к ложным богам и сбиваться с пути истинного, и порой даже казалось, что они стыдятся самих себя.
В далекие времена рабства освобождение казалось им божественным событием, которое положит конец всем сомнениям и разочарованиям. Едва ли кто-то на протяжении двух столетий превозносил свободу больше, чем американский темнокожий. Пока он думал и мечтал о свободе, рабство казалось ему квинтэссенцией всех злодеяний, причиной всех бед и корнем всех предрассудков; эмансипация[10] в его представлении была ключом к земле обетованной еще более прекрасной, чем та, что когда-либо открывалась взору изможденных израильтян. Во всех песнях и проповедях рефреном звучала тема Свободы; обливаясь слезами, темнокожие взывали к Богу, который держал Свободу в своей правой руке. И вдруг она внезапно обрушилась на них, мечта стала пугающе реальной. Карнавал крови и страстей завершился, и пронзительный голос возвестил:
Кричите, о дети!
Кричите, вы свободны!
Ибо Бог выкупил вас из рабства!
С
Рубящие дрова и черпающие воду – так в старину называли чернорабочих. Это библейская аллюзия на Книгу Иисуса Навина 9:21 «И сказали им начальники: пусть они живут, но будут рубить дрова и черпать воду для всего общества. И сделало все общество так, как сказали им начальники» (Речь идет о жителях ханаанского города Гаваона).
Термин «эмансипация» употребляется здесь в значении «освобождение рабов».
