сторону моряка. Протрещали и словно захлебнулись автоматы, хлопнуло несколько одиночных выстрелов, и вцепившийся в матрац Костя услышал, как прямо под окном завязалась яростная рукопашная схватка. В полушаге от Соловца дрались насмерть те, кому он так стремился помочь, но воли оторвать от матраца руки уже не было.
«Трус! Зачем же ты в армию пошел? Сидел бы дома, быкам хвосты крутил!.. Сопля ты, а не мужик! – грянул тут в ушах голос капитана Бульбоноса. – Не мужик…» Костя рывком вскочил с кровати и, нахлобучивая на взмокшую макушку слетевшую при падении бескозырку, заметил вдруг канделябр. Большой, чугунный, на три свечи он лежал в другом конце комнаты подле кривоногого письменного стола. С этим самым канделябром, сразу надежной тяжестью нагрузившим руку, Соловец взлетел на подоконник и глянул наконец вниз – туда, где смешались в яростной драке немцы и наши бойцы – пограничники, судя по их зеленым фуражкам и петлицам. Дрались страшно: с хрустом, с выдавливанием глаз и разрыванием ртов. От этого зрелища Соловцу снова стало не по себе.
Так бы и стоял он, скрючившись, на подоконнике – маленький, похожий на подростка морячок, – не в силах уже ни спрятаться, ни прыгнуть вниз, как внезапно его блуждающий над схваткой взгляд натолкнулся на одного из пограничников. Последний яростно изгибался и сучил ногами в испачканных известкой сапогах под огромным немцем, душившим его своим автоматом. Фуражка с зеленым верхом откатилась в сторону, и Костя увидел покрасневший от напряжения лоб, ежик смоляных волос и побелевшие в костяшках тонкие пальцы рук, мертвой хваткой вцепившиеся в автомат врага… «Сейчас его задушат!» – каким-то непонятным звериным чутьем, что всегда проявляется у человека в критической ситуации, вдруг понял Костя и сразу же позабыл о всех своих страхах. С отчаянным криком «полундра!», не видя более ничего, кроме каски со свастикой и туго обтянутой серой тканью спины с темным клином пота промеж лопаток, морячок сиганул вниз. Он приземлился, куда и целил – прямо на автоматчика – и, не дав тому опомниться, с размаху обрушил на его голову чугунный канделябр.
В этот самый момент немцы не выдержали, захлебнулись русской яростью и побежали прочь, бросая оружие и что-то громко и отчаянно крича…
11
Из глаз Маши текли слезы, но она не чувствовала их. На душе было пусто, словно вырвали, выскребли из нее все светлое и оставили лишь тоску и боль.
Маша без сил опустилась на крыльцо и, кутаясь в пуховый платок, который в момент обыска только и успела набросить на плечи поверх ночной рубашки, некоторое время неотрывно смотрела на темнеющий за селом лес. Где-то там, в его наполненных мраком глубинах, бежала к Бресту дорога. По ней сейчас все дальше и дальше увозили Сергея угрюмые люди в фуражках с красными околышами.
Вой Каррубо вывел Машу из оцепенения.
– Ну что ты воешь? Сейчас всех соседей перебудишь! – сказала она ему с укоризной, хотя знала наверняка: соседи не спят и назавтра даже глухой
