Вика лишь закусила щеку изнутри до боли, до соленого металлического привкуса, чтобы не послать любопытную коллегу к черту. И вроде давняя знакомая говорила тогда что-то еще сочувствующим тоном, но как же услышать, когда мир схлопнулся до одной маленькой точки? До одного мальчика, тихо лежащего на больничной койке.
К мужу она в тот день так и не попала. Стояла еще какое-то время возле прозрачных дверей, а потом тихо побрела на улицу. Мысли, словно дикие пчелы, роились в голове. Как он мог? Что теперь делать? Как жить? Тут и ДНК никаких не надо, ей даже фамилию могли не называть, настолько на Никитку маленького похож. Тот тоже во сне смешно причмокивал и хмурил темные брови. А Вика часами могла рядом сидеть и рассматривать спящего сына.
Чего Максу не хватало, а?
Страсти? Так была она, в юности, а потом созрела и переросла во что-то другое, более ценное, как Вике казалось.
Молодого, красивого тела? Так и Вика всегда выглядела моложе своих лет, ухоженнее многих. Недостаточно, видимо. Да, в последнее время они с мужем отдалились, да, такое бывало и раньше. Загруженность на работе и новая должность Макса сделали свое дело. И Вике даже стало казаться, что муж теряет интерес, но она всегда успокаивала себя – страсть не живет вечно. И когда получалось, когда оставались силы, старалась подогреть отношения. Недостаточно, видимо.
– Вика? – раздался над ухом удивленный возглас.
Виктория охнула и прижала обе ладони к груди, стараясь унять заполошно колотящееся сердце. Медленно подняла взгляд. Костик. Стоял и странно улыбался, растерянно зачесывая волосы назад.
– Ты как тут?
– Не знаю, – ответила честно и огляделась: перед ней была яркая детская площадка вместо унылого больничного двора.
– Идем. – Костя помог ей подняться и, приобняв за плечи, повел в сторону своего подъезда. – Ты как тут очутилась? Раздетая.
– На автопилоте, наверное, пришла. Не знаю.
Костя старался идти рядом, поддерживая Вику под локоть. Видеть ее здесь было странно, но Костя постарался не думать об этом, лишь о том, что подруга совсем продрогла и ее надо срочно отогреть, пока не заболела.
Оршанская даже не заметила, как оказалась за столом с огромной кружкой горячего чая в руках. Вдохнула приятный аромат, сделала осторожный глоток и зажмурилась.
– С чабрецом и мятой, как ты любишь.
– Ты помнишь?
– Я помню все, Вика.
Она оставила чашку и посмотрела в окно. Не было там больше ярких красок осени. Поблекло все. Когда любишь самозабвенно столько лет, врастаешь в человека, его обман ощущается так, будто вскрыли грудину, вытащили все органы и, пропустив через мясорубку, вложили обратно. И кажется, будто упала с большой высоты, а кто-то рядом поднял, отряхнул и сказал что ничего, так тоже можно жить. Только как забыть этот ужас не сказали.
– Как там Макс? – Вика почувствовала, что ее руку накрыла мужская ладонь. Большая и горячая.
– В коме, – она перевела взгляд на их сцепленные руки и почему-то
