голенастому земляку-земеле никак не мешает, в бою его авторитет бывает непререкаем. На сибиряка, на кемеровца, Фильченко никак не был похож, словно бы слеплен был из другого теста, неморозоустойчивого…
Но Горшков был готов пойти с ним в любую разведку: Фильченко, ежели что, и из огня вытащит раненого, и в бою прикроет, и последним сухарем, присыпанным солью, поделится. Горшков ощутил, как в горле у него возникло блаженное тепло, а губы сами по себе растянулись в улыбке.
За колонной «доджей», погромыхивая гусеницами и трубно взревывая моторами – так, что с крыш разбитых домов Бад-Шандау посыпалась мелкая битая черепица, – пошли танки. Второго «виллиса» Горшкову не дали, сказали – обойдешься одним. Все равно колонна получилась очень внушительная.
Всмотревшись в карту, Горшков отметил, что проезжать они будут мимо фермы Курта Цигеля; можно, конечно, завернуть к нему, но рев танков перепугает не только коров, но и всех несушек, урон латифундии Цигеля и городу Бад-Шандау будет нанесен внушительный: Курт больше всех сельских хозяев поставляет продуктов бюргерам.
А жаль, что нельзя заехать – неплохо было бы испить парного молочка, опрокинуть кружечку и заесть куском пышной свежей лепешки. Надо полагать, что Курт не отказал бы бывшему коменданту города. Горшков отогнул рукав гимнастерки и посмотрел на часы.
Время поджимало. Они выехали с опозданием на восемнадцать минут. Но восемнадцать минут – не восемнадцать часов, в пути это время наверстается. Горшков считал такие вещи для себя обязательными. Повернулся к ординарцу.
– Мустафа, сколько там на твоих кремлевских?
Тот сощурился хитро:
– Вы же знаете, товарищ капитан, мы опаздываем на восемнадцать минут.
– Молодец, Мустафа, – с неким восхищением произнес Горшков, – на ходу каблуки у командира откусываешь.
– С вами иначе нельзя, товарищ капитан.
Усыпляющее медленно уползала дорога под капот «виллиса» – от танков отрываться было запрещено, хотя и хотелось, сзади пофыркивали своими моторами справные «доджи», лязгали гусеницами «тридцатьчетверки», громыхали, выплевывали из патрубков черный моторный дым, артиллеристы тем временем завели песню – хорошая вытанцовывалась музыка.
Танки, пушки. На двух «доджах» стояли минометы – боевая получилась у них группа, может сломать горло сильному врагу.
Сидевший за спиной Мустафа простудно покашлял в кулак, хотя простуженным не был.
– Что-то холодно сделалось, товарищ капитан!
– Ты чего, Мустафа, намекаешь на что-то?
– Так точно, товарищ командир. – Мустафа нагнулся, сунул Горшкову под мышку фляжку, обтянутую плотной темной тканью – так называемой «чертовой кожей», из которой шьют танкистские комбинезоны, совершенно неснашиваемой, вечной. – Держите!
Капитан перехватил фляжку, открутил пробку, вспомнил, что видел у ординарца и другие фляжки – похоже, у него
