дверь, и ты пойдешь работать. Лады?
– Лады.
Никита встал, дождался, пока Антон откроет дверь, и крепко обнял его, прижав к груди:
– Спасибо тебе, Антон! Спасибо! Ты очень мне помог!
– Всегда к твоим услугам, – пробормотал Антон, не спеша в свою очередь обнять Никиту.
На обратном пути он почувствовал, что Никита все-таки заразил его своим отчаянием. На пороге дома он постарался тщательно стряхнуть его с одежды, но пара крошек к ней прилипли.
Катя не стала его дожидаться и легла спать. «Это твой единственный женский недостаток, – часто повторял он ей с улыбкой. – Ложишься слишком рано, а встаешь слишком поздно». Но сейчас ему было не до смеха. Наоборот. В нем с каждой минутой крепло ощущение, что он словно каменеет изнутри. Как будто идет по тонкому льду, и тот трещит у него под ногами. Строительство клуба в последние несколько дней остановилось. Брошенные как попало инструменты валялись на земле. Он боялся, что солдаты, приезжавшие сюда недавно, могут вернуться, на сей раз – за ним. Лекарства от импотенции, которые он принимал, не помогали. Не помогали, хоть плачь. Когда они с Катей выходили на вечернюю прогулку, он смотрел на других мужчин и думал: «Они этим занимаются, а я нет. И Шпильман этим занимается. И Грушков этим занимается. И Школьник этим занимается. Это видно по их походке и по тому, как они расставляют ноги, когда останавливаются поговорить друг с другом. Видно, что они занимались этим со своими женами буквально перед тем, как вышли из дому. В этом нет ни малейших сомнений».
Предательство собственного тела страшней, чем измена женщины. С этой мыслью он набрал номер своего единственного сына. Звонить в Новосибирск было безумно дорого, и они не могли позволить себе такую роскошь, но он чувствовал острую потребность прямо сейчас услышать голос сына.
Его единственный сын был священником, настоятелем самой большой в Новосибирске церкви. Раньше отец Николай служил в маленькой скромной церкви, но после того как коммунизм приказал долго жить, многие «сироты» заново открыли для себя Иисуса, и Николаю – чтобы удовлетворить спрос – пришлось перебраться в новое здание. «Это невероятно, папа, – писал он Антону. – Такого расцвета христианской веры не бывало со времен Римской империи. Церкви, превращенные в офицерские клубы, снова становятся церквями; зайди в любой дом – у всех иконы Спасителя и Богородицы. Люди наконец-то вслух признались, что нуждаются в духовном пастыре, в обретении смысла жизни, а не только в дисциплине, что они одиноки перед Создателем и ищут утешения в Церкви».
Письма сына походили на проповеди, что сердило Антона. «Не понимаю, как у меня вырос такой сын, – жаловался он Кате, дочитывая очередное из них. – У него напрочь отсутствует чувство юмора». И перечитывал письмо еще раз в надежде обнаружить хоть какие-то признаки сыновней любви.
Раздались гудки, и в доме сына включился автоответчик. «С тех пор как он стал знаменитым, – подумал Антон, – до него не дозвонишься. Он заботится об униженных и оскорбленных, а к родным
