в последнее время людьми, не привыкшими к такой обстановке. На полированной столешнице виднелись пятна и круги от стаканов. На табурете в углу – жестяное ведро с колодезной водой. Изящная хрустальная конфетница забита окурками. На столе еще до прихода Лексы стояла тарелка с хлебом и грубо нарезанным салом.
Алкоголя не было. Это несколько неестественно: девка, закусь – а выпивки нет. Князев совсем не пьет? Или, наоборот, запойный?
Перед тем как уйти, Лекса снял иглу с пластинки, и треск прекратился.
– Я за народное дело воевал, – сказал Князев. – Дак после понял, что оно стало делом большевиков. Вы вот говорите “воевать за власть Советов”. А сами расстреливаете советы, когда в них большевиков не выбрали. Что ответишь, комиссар?
– Отвечу, что мы на войне. И мы воюем со всяким, кто объявляет себя нашим врагом. Каким бы ни было его классовое происхождение. Еще я скажу, что есть вещи, изменить которых мы не можем. И есть то, что мы можем. Что я могу – так это наладить для тебя связь с партией и правительством Советской республики. Обеспечить пятьдесят первый всем, чем только возможно. Снаряды, обмундирование, провиант – все это получить сложно, но реально. И это я буду делать, если только ты, командир, скажешь мне, что готов продолжить воевать за Советскую республику.
– Если я скажу! – Князев поднялся со своего стула и в возбуждении заходил по комнате. – Тебе довольно будет моего слова?
Предыдущий комиссар оскорбил его недоверием, догадалась Саша. Ах, черт. Какая грубая, какая глупая ошибка. И как дорого она еще может обойтись.
– Мне будет довольно твоего слова, – твердо ответила Саша.
Князев резко повернулся на каблуках, шагнул к ней, встал почти вплотную к ее стулу, уставился Саше в лицо. От него пахло порохом, табаком и еще чем-то, кажется, мокрой звериной шерстью – и дешевым одеколоном поверх этого всего.
– Дак ты ведь и не знаешь обо мне ничего, комиссар. Почему ты веришь мне?
– Потому что я верю им, – ответила Саша, глядя на Князева снизу вверх, и кивнула на дверь. За дверью – дом, двор и город, полные верных Князеву людей. – Люди бы за тобой не пошли, будь ты тем, кто не держит слова.
– Ты, должно быть, голодна, – сказал Князев неожиданно мягко. – Поешь.
Саша кивнула. Только что она полагала, что ей кусок в горло не полезет. Но ведь она действительно не ела ничего со вчерашнего утра. И она больше не нервная петроградская барышня, она теперь солдат. А солдат ест всякий раз, как выдается возможность.
Чай оказался сладким. Когда-то Саша не любила сладкий чай, в гостях обыкновенно просила чаю без сахара. Странно было это вспоминать. Теперь никто не пренебрегал никакими калориями.
Кашу в пятьдесят первом варили на сале. Они тут не бедствуют, отметила Саша. Чай с сахаром могли достать специально для важной гостьи, но каша-то явно из общего котла.
Князев отвернулся к окну. Пока Саша ела, он смотрел на своих солдат во дворе, на силуэт церкви вдали, на заметающий все это
