Али. То с одной стороны, то с другой. Потом ее голос забрался на ветки дерева, а оттуда по ошибке спрыгнул вниз в ухо Карима. Дерево все больше отдалялось, и тут Али увидел себя. Его отрезанная голова лежала на подносе и следила глазами за Каримом, висящим на дереве, а дерево уходило все дальше. И вот уже глаза Али потеряли из поля зрения Карима, но Махтаб, малолетняя сестричка Карима с прямыми каштановыми волосами, так повернула его голову, что он опять стал видеть Карима. Среди бульканий кальяна раздался голос деда: «В этом первое правило дружбы. Голова человека должна быть на медном подносе, и кто-то должен ее поворачивать и направлять на дружка его…» Тут голова Али на подносе затряслась и загремела вниз…
…Голова его загрохотала и скатилась с диванного валика на пол. Он проснулся. Весь дом был наполнен приятным запахом мяса. Одним из тех запахов, учуяв которые дед говорил матушке: «Невестушка дорогая! Этой едой ты угости – пусть хоть одной лепешкой – семерых соседей. По всему кварталу от еды твоей вкусно пахнет».
Стало быть, жарили баранину. В зале было четыре двери, причем одна из них вела во двор. Али подошел к окну залы.
Был последний день лета. Мать по одному брала куски мяса и подавала Искандеру, а тот бросал их в глубокую сковородку. Дрова под сковородкой разгорелись хорошо – были серо-пепельными. И сильно пыхали оранжевыми языками пламени. Когда очередной кусок мяса падал на сковородку, поднималось сильное шипение, и мясо быстро румянилось в растопленном сале барашков. Запахи жареного мяса, жира и дыма смешивались и наполняли собой воздух. Потом это мясо сложат в пузатые горшки – хомре – и опустят в погреб[8] рядом с домашним водохранилищем. Вначале над мясом будет слой жира толщиной в пядь, потом баранина впитает его. И зимой из этой баранины будут готовить разные блюда.
Нани, жена Искандера, из крытого коридора вошла во двор и, как всегда, громко поздоровалась. Ответил ей только дед. Она принесла свежий хлеб, завернутый в узел, и этот узел взяла из ее рук Марьям. А Нани подошла к сковородке и заняла место матери, чтобы подавать мясо Искандеру.
– Благослови Аллах Мусу-мясника! – сказала Нани. – Откормлены на убой. Мясо его убоиной не пахнет. Такой запах вкусный по всему кварталу, прямо от лавки Дарьяни чуешь его.
Дед повернулся к мамаше Али и Марьям, сидящим рядышком, и сказал:
– Что я говорил, невестушка дорогая? Ты этой едой угости – пусть хоть одной лепешкой – семерых соседей. По всему кварталу пахнет. А нам мало будет – не беда. Соседский кусок, он… Марьям-джан! А ты налей большую миску семи слепым, дело хорошее. Искандер им отнесет.
Марьям пошла за посудой. Ей было лет пятнадцать или шестнадцать – на четыре года больше, чем Али. Похожа на него: такие же сросшиеся брови, губы как красный бутон, а про кожу ее Нани говорила, что ни румян, ни белил ей никогда не потребуется. Незаметно Марьям превратилась во взрослую девушку, и уже многие юноши квартала с нетерпением ожидали возвращения ее отца из поездки. Эти юноши отродясь к Сахарной мечети не подходили и вдруг стали ставить рядом разбросанные туфли её деда…[9]
Марьям
По иранской традиции мясо, жаренное в собственном соку, заготавливается на зиму и сохраняется в закрытой посуде.
Ставить чьи-либо разбросанные туфли означает прислуживать, подхалимничать перед кем-либо.
