струделя и яичных коржиков. С праздником Песах (Пасхи) сердечно поздравляли друг друга: «Хаг Песах самеах!», пекли горы мацы, вручая подарки детям, нашедшим спрятанный афикоман (кусочек средней мацы). Жили одной дворовой семьей. В пасхальный седер, за трапезой, вечером, читали агаду – о том, как выходили евреи из Египта.
Это – мое детство.
Мальчишкой я любил бегать на пристань через пролом в Китайской стене, в расщелинах которой росли рахитичные березки. Река манила, обещая необычайные приключения, каких вряд ли дождешься на грязных улочках Зарядья, засиженных горластыми торговками со всяким барахлом. Когда-то здесь причаливали пароходы, которые курсировали по Москве-реке, Оке и Волге, а теперь пристань захватили местные мальчишки, да иногда на вечернюю зорьку собирались рыбаки. Однажды отец взял меня с собой навестить родственников, которые жили за городом. От станции мы шли пешком через лес. После городской скученности и трущобной вони дурманящие запахи нагретой на солнце сосновой смолы кружили голову. Под ногами мягко пружинила прошлогодняя хвоя, озорные белки швырялись шишками, а высоко в голубом небе парили невиданные птицы, каких в Москве можно встретить только в зоосаде на Пресне – взъерошенных и угрюмых невольников за тюремными решетками. Прозрачные струи воздуха наполняли меня до краев, но так хотелось напиться ими впрок!
Вдруг за деревьями замелькали люди, и послышалось нестройное, но такое торжествующее: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир рабочих и рабов!» На широкой поляне компания молодых людей с красными бантами на груди с восторгом внимала долговязому юноше в студенческой тужурке.
– Давай подойдем поближе, – дергал я отца. – Послушаем, как они поют. Я никогда раньше не слышал эту песню. А ты? Какие они необыкновенные! У нас в Зарядье таких не встретишь. У них тут пикник, да? Смотри, там скатерти постелены и корзинки с пирогами… Пахнет вкусно… – пустил я голодную слюну. – У нас во дворе ведь все друг друга угощают, может, и они…
– Пошли отсюда. Зачем нам эти гои с их песнями и флагами? Они потом замирятся со своими, а нас опять сделают крайними, – бормотал отец себе в бороденку, пихая меня в спину.
Бросив прощальный взгляд на эту идиллическую картину, я заметил верховых полицейских, окружавших поляну. И в тот же миг засвистели нагайки, крики несчастных взлетели к верхушкам столетних сосен, равнодушно взиравших на расправу у них под ногами.
– Бежим!! – поволок меня отец прочь от поляны.
В гости мы в этот день так и не попали. Лишь спустя годы я узнал, что оказался невольным свидетелем первой московской маевки. Я уже окончил пятый класс нашей семилетки и понимал, что скоро должен стать опорой отцу, но от запаха парикмахерской меня тошнило, как и от клиентов, которых за гроши надо было ублажать, предупреждая все их капризы. Каждое свиное рыло хочет видеть в зеркале парикмахера царственную особу. Богачи вызывали отца на дом и не скупились на прихорашивание своих жен и дочерей, но обходилось это ему слишком дорого: путешествие по городу за пределами еврейского Зарядья
