кто любезен Богу. Он сознался в преступлении, призвал королеву, своего шурина и Иосифа, а после при них бросил идола в огонь, выказав величайшее раскаяние.
Это было последнее деяние Иосифа-сына в стране Саррас. Голос с небес повелел ему оставить короля и увести с собою большинство своих спутников, чтобы идти проповедовать новую веру среди язычников. Во время этого долгого пути, когда им стало недоставать съестного, он преклонил колена перед ковчегом со святым сосудом, моля Бога о помощи[210].
Голос рек Иосифу-старшему:
– Вели расстелить скатерти на свежей траве: пусть твой народ соберется вокруг. Когда они приготовятся к трапезе, укажи твоему сыну Иосифу взять чашу и трижды обойти с нею вокруг скатерти. В тот же миг те из них, кто чист душою, преисполнятся всей отрадою мира. И так они будут делать каждый день, в Первом часу. Но стоит им поддаться мерзкому греху похоти, как они лишатся благодати, дарующей им столь великую усладу. Когда ты устроишь на этот лад первую трапезу, ты войдешь к жене своей Энигее и познаешь ее телесно. Она понесет сына, коего нарекут при крещении Галахадом Сильным. Он будет велик силой и непоколебим верой; и тем преодолеет всех нечестивцев, ему современных.
Иосиф сделал, как ему было велено, а сын его, облаченный в белую столу, совершив три круга, сел справа от отца, оставив, однако, между обоими промежуток в одно место.
Затем он поставил чашу, накрытую патеной и тою тонкой пеленой, что мы зовем корпоралом. Все вмиг преисполнились божественной благодати, до того, что и в мысли им не приходило пожелать чего-либо. После трапезы Иосиф-сын вернул Грааль в ковчег, где он и пребывал до этого[211].
Назавтра после этого великого дня голос сказал Иосифу-сыну:
– Ступай прямо к морю: тебе следует пойти и населить землю, обетованную твоему потомству; когда достигнешь берега, то, за неимением корабля, ты выступишь вперед и расстелешь наподобие ладьи свою сорочку: она расширится соразмерно числу тех, кто будет свободен от смертных грехов.
Иосиф-сын, прибыв на берег моря, снял с себя сорочку и, распластав ее по воде, первым ступил на один из рукавов, следом отец его Иосиф – на другой. Впереди них уместились Насьен и носильщики ковчега; волны, их несущие, не замочили даже подошвы их ног. Энигея, Брон, Элиаб[212] и двенадцать их детей взошли на середину сорочки, которая раздалась сообразно числу прибывших; их примеру последовали все остальные. И так оказалось их числом сто сорок восемь. Два иудея, наполовину обращенные, Моисей и отец его Симон, хоть и мало верили в силу сорочки, захотели попробовать ступить на нее: едва они сделали три шага, как их поглотили волны, и прочие люди, оставшиеся на берегу, подобрали их с превеликим трудом. Что до Иосифа и всех, кто за ним последовал, они отплыли, невзирая на просьбы тех, которые оставались на суше и умоляли их подождать.
– Ах! безумцы! – сказал им Иосиф-сын, – вас удержал грех сладострастия. Беды ваши не исчерпаны
Тут состоялась духовная трапеза, о которой впервые говорил Робер де Борон, но которую он позаботился отличить от эвхаристического причастия. В нашем романе обе трапезы по сути превращаются в одну, и получается ярко выраженная ересь. Судите сами. (Прим. П. Париса).
Важно отметить, что этот эпизод не сохранился в другом тексте, который послужил образцом для печатной версии. В нем спутники Иосифа-старшего находят в лесу превосходную еду, не прося об этом, а Святой Дух говорит с Иосифом лишь для того, чтобы повелеть ему возлечь с его женой Элиаб. (Прим. П. Париса).
Здесь, как мы видим, Элиаб и Энигея – не одно и то же лицо (см. прим. 1 на стр. 149). (Прим. перев.).
