шел облизанный дурачок в школу, а ему мальчишки вслед: «Фуу! Да это он за юбкой великанши бегает! Да он такой мелкий, что у нее в ногах теряется, и та его найти не может! Не отличает от каблука своей громадной туфли! Ха-ха-ха!». И он про них думал: «Деревенская шпана! Необразованные дураки! Всю жизнь и так до старости останетесь тупыми – ничего вы не знаете! И кто эта ваша великанша!?». Он плакал, а высокая девушка его опекала: обнимала и утешала: «Я же говорила: они не любят, когда кто-то выставляет интимные вещи прилюдно, они только из-за этого так говорят обо мне – я же знаю. Все хорошо, это нормально, я люблю тебя».
Я тоже, признаться честно, не всем нравился. С детства я был очень замкнут, про меня говорили: «Он сам в себе». Разница была лишь в том, что до какого-то времени, до какой-то поры меня старались наоборот поддерживать. Я не чурался никакой работы и всем помогал, кто меня об этом просил, только делал это молча. Я видел понимающие взгляды в их теплых глазах. Но это изменилось. Наша земля всегда терпела какие-то перемены: еще моя прабабушка рассказывала мне, что до войны, до людей, что устроили ее, был другой мир, и он почему-то был реальнее, чем наш. В нем все подчинялось правилам физики и химии, по ее словам, – это были две науки, могущие объяснить все вокруг до мельчайших подробностей. Ослепленный одним этим знанием, я всегда стремился к какой-то учености и много читал из тех книг, что сохранились в доме на чердаке до наших дней. Вообще наша деревня была самой полной, по моему мнению, по наличию тех рукописей, что дожили до этих пор. И я знал каждую книгу в этом месте. Не все были мне понятны, поэтому я продолжал перечитывать их снова и снова, пока меня не прозвали «книжным червем» и «занудой» за то, что все мальчишеские планы на захваты баз, постройку шалашей и слежку за девочками я не просто променивал на старые запылившиеся тома, так еще и обо всем докладывал родителям, устанавливавшим за куролесниками надзор. Я же считал, что я умнее других и занимаюсь более полезным делом, чем напрасное ломание веток, избивание палками крапивы и приставание к девчонкам, которым интересны только их куклы, и взрослые всегда были для меня большим авторитетом – теми уважаемыми людьми, что всегда заботились о нас и обязательно должны были быть осведомленными в местонахождении каждого из нас, детей.
Время сменилось, точно кто-то внедрился в него, засунул пальцы в песок и провел по нему ладонями, разрушая прибрежный замок. Даже в деревне люди стали обособленнее, уже меньше ходили друг к другу в гости, – даже старые друзья, – больше ездили в город и продавали урожай там. Мы стали разрастаться и кто-то уже даже отказался от своего хозяйства. Каждый стал учиться всему сам, либо работать в более крупных населенных пунктах, чтобы без помощи других облагородить себя и свой участок. Мы стали одинокими. Я мало общался с другими, но то, что теперь никто не здоровался со мной, не просил моей помощи и не принимал ее, никто не звал меня строить грязный шалаш и не обижался на меня за отказ, не нравилось мне.
Позже отношение других ребят
