ограниченного локуса. Иными словами, само растекание шло путем пространственного распространения локусов-монад, локусов-миров.
Знаменательно, что в селах боярами называли прикрепленную (крепостную) верхушку крестьян. А ведь это означает, что боярство в традиционном смысле слова и гроша ломаного не стоило. Вместе с тем в этом контексте далеко не беспочвенным является известное мнение К.С. Аксакова о социальной организации Древней Руси. Он полагал, что отношения «князь–подданные» можно уподобить современным ему отношениям «староста–крепостная община». Что же, вполне сопоставимо. Князь – староста, бояре – высший класс прикрепленных крестьян и так далее.
Крайне важно и указание Владимирского-Буданова на преимущественно служебный характер русского боярства, а не наследственно-фамильный, как это было в Европе. Понятно, что такому типу аристократии гораздо сложнее создавать собственные корпоративные организации. На главенство служебного начала у боярства обращал внимание и В.О. Ключевский. По его словам, «местничество устанавливало не фамильную наследственность служебных должностей, как это было в феодальном порядке, а наследственность служебных отношений между фамилиями». – То есть и в местничестве – в уже более поздний период истории, чем тот, что описывает Владимирский-Буданов, – был закреплен служебный принцип организации боярского класса.
Впоследствии все это лишь усилилось. Петровская «Табель о рангах», что хорошо известно, была апофеозом служебных отношений. Отныне путь в аристократию и закрепление в ней лежал только через службу Власти, что совсем не способствовало усилению элитистского начала в политической культуре России.
Далее предлагаю рассмотреть вопрос (важнейший, как мне кажется) о том, чем поначалу была и чем стала русская элита (элитные группы) в советский период отечественной истории. – Причем этот разговор требует как и некоего историософского разбега, так и общетеоретического контекста. Попробуем выдержать эти условия. Традиционная хронология русской истории выглядит примерно так. Киевская Русь, ордынско-удельный период, Московское царство, петербургский период, Эсэсэрия и постсоветская Россия. Ничего против подобной квалификации не имею. Но, разумеется, всегда интересны переходы из одной эпохи в другую. Не станем опускаться в древность, посмотрим на два последних, случившихся в ХХ в.
Вне всякого сомнения, первый переход (революция, Гражданская война, 20-е) был разрывом с прошлым. И хотя в Сталинской России «прочитывались» (проглядывали) какие-то черты традиционного нашего деспотизма, совсем другое было здесь системообразующим, определяющим. Второй же переход (начало 90-х) разрывом не стал. Не стал – по сути, по преимуществу. Мой тезис заключается в следующем (он, конечно, далеко не только «мой», об этом писали разные люди – и я тоже; сейчас хочу выделить определенные, нужные для этой темы, измерения): «постсоветская» Россия есть «законное» (и в юридическом смысле, и в генетическом)
