и усмешкой, то ли тиком. Перегрин почувствовал, что его внешность не внушает должного почтения.
– Театр ведь выставлен на продажу?
– Да, он продается, все верно, – презрительно подтвердил клерк, сверившись с каким-то документом на столе.
– Могу я поглядеть?
– Сейчас?
– Если возможно.
– Ну, даже не знаю, есть ли сейчас кто свободный… – Клерк задумался, хмурясь на грязные потоки дождя, стекающие по окнам кабинета.
– Послушайте, «Дельфин» – старый театр. Я – театральный деятель. Вот моя карточка. Если пожелаете позвонить моим агентам или руководству моего нынешнего театра «Единорог», они подтвердят, что я честный, непьющий, усердный, чертовски хороший режиссер и драматург и обладаю всеми прочими атрибутами, которые могут подвигнуть вас одолжить мне ключи от театра «Дельфин» на час. Я хотел бы, – повторил Перегрин, – посмотреть театр.
Лицо клерка стало непроницаемым.
– Конечно, – пробормотал он и, искоса глядя на карточку, словно она могла сбежать, пододвинул ее к себе. Клерк погрузился в себя и, похоже, принял решение. – Ну хорошо, мистер… э-э… Обычно так не делается, но мы постараемся пойти вам навстречу.
Он повернулся к грязно-белой доске, где висели ключи – черные хвостики на потрепанной горностаевой мантии.
– «Дельфин»… – повторил клерк. – Угу, есть. Вот. – Он снял с доски связку ключей и положил ее на стол. – Возможно, будет трудно повернуть. Мы редко смазываем замки. Не так часто спрашивают. И немало времени прошло.
– Четверть века, – подтвердил Перегрин, принимая ключи.
– Точно. Я тогда был ребенком. Дорогу найдете, мистер… э-э… Джей?
– Спасибо, доберусь.
– Это вам спасибо, сэр! – отозвался клерк с неожиданным почтением, хотя и выражая всем своим видом полное неверие в то, что Перегрин станет их клиентом. – Ужасная погода. Не забудете вернуть ключи?
– Не сомневайтесь, – ответил Перегрин почему-то голосом комика Робертсона Хэа.
Уже у двери он услышал голос клерка:
– Кстати, мистер… э-э… Джей. Будьте поаккуратнее. Под ноги глядите. Особенно на сцене. Там значительные повреждения.
– Благодарю. Я буду осторожен.
– Дыру прикрыли, но уже давно. Прямо колодец, – добавил клерк, пристально изучая свой палец. – Как-то так. Будьте аккуратнее.
– Буду.
– И я… э-э… не отвечаю за то, что вы там найдете. Туда ведь бродяги забираются. То и дело. Один там умер с год назад.
– Ох…
– Вряд ли это повторится.
– Надеюсь.
– Ну, тут уж мы ничего не могли поделать, – строго сказал клерк. – И как они вошли? Наверное, окно выбили. За всем ведь не уследишь.
– Это верно, – согласился Перегрин и вышел вон.
Дождь лил стеной. Брызги от асфальта стучали в окна и двери; дождь лупил по зонтику так, что казалось, сейчас его сломает. Под гребенчатым в капельках краем зонта виднелась Темза, в оспинах и рябая. Народу на улице было немного. Мимо натужно ползли фургоны на низкой передаче. Здания вокруг стояли непонятные: были ли это склады или конторы владельцев пристаней? Синий фонарь вдали освещал вход в Управление речной полиции. Перегрин миновал дверь с аккуратной вывеской «Управление лондонского порта», потом еще одну со старинной надписью: «Компания речного флота. Неустойки за простой. Причальный сбор. Справки».
Улица резко повернула вправо и пошла параллельно реке. Перегрин поднял зонтик, и перед ним, словно за поднятым занавесом, возникло строение. Дождь внезапно прекратился, тучи разошлись. Подсвеченный солнечными лучами, между пабом «Приятель речника» и расчищенным после бомбежки участком стоял высокий, квадратный и нелепый театр «Дельфин».
Перегрин представил, как сотню лет назад, при свете дня лодочники и барочники, судовые торговцы, деловые господа, моряки дальнего плавания и приречная чернь смотрели на «Дельфин». Разглядывали хлопающие флаги, восхищались кариатидами с деликатно позолоченными локонами и сосками. Мистер Адольф Руби, тот самый Адольф Руби, стоял здесь, на Уорфингерс-лейн, заложив большие пальцы в проймы жилетки, – сигара в одну сторону, шляпа в другую – и не сводил восхищенных глаз со своего дворца незамутненного развлечения. «Ох, ох, – подумал Перегрин, – и теперь я стою здесь, только, увы, не в лакированных ботах мистера Руби. И кариатиды смотрят на меня совершенно равнодушным взглядом».
Они действительно смотрели – по две с каждой стороны портика, ниже талии благопристойно прикрывшись завитушками. На закопченных головах и руках покоился милый балкон с
