«системы знаков» повисает в каком-то умозрительном пространстве, проявляясь в реальном человеке всего лишь его субъективной речью.
В филологической науке бесчисленные «описания» принимают на себя функции объяснения, хотя заранее известно, что объяснить по сути ничего нельзя, поскольку никакая суть (если она вообще существует) человеку недоступна. Былое доверие к миру сменяется, как выразился М.М.Б ахтин, «целым переворотом в гуманитарном мышлении, рождением недоверия»6. Ироническая улыбка становится эмблемой трезвого интеллекта, гордого от обладания так называемой «технической истиной» (Б. Рассел)7.
Понятно, что причина всего этого плачевного положения вещей заключена в жесткой субъект-объектной оппозиции. Если Я – субъект, а мир – объект, и между моим Я и миром существует этот антогонизм субъективности и объективности, то о каком, по справедливости, познании может идти речь? И как в этой связи можно понимать язык? Даже Мартин Хайдеггер с его знаменитым Sprache spricht (язык говорит) видит язык объектом, в сфере которого существует моя субъективность. Непонятно лишь, где же «объективно» и вне меня этот самый Sprache spricht…8
Словом, для разрешения проблемы языка и культуры нам не избежать попытки разрешения проблемы нашего Я и его повсеместно постулируемой «субъективности».
Разумеется, возражать против субъективности субъекта кажется полной нелепостью. Да и любое имя вообще прежде всего выделяет то, что именуется, и этим самым противопоставляет его всему остальному. Здесь – закрепленное грамматикой кардинальное значение именительного падежа «как падежа отождествления имени с самим собою» (А. Ф. Лосев)9. Собственно, так и возникает неделимая (individable) цельность, о которой у нас шла речь выше. Иное дело, если мы поместим эту цельность в фокус нашей познавательной деятельности и установим с ней нашу внутреннюю связь. Тогда уже не самотождество именуемого станет доминировать в слове, но доминирующим началом окажется переживание человеком момента его тождества с тем, что он познает. «Слово, – писал по этому поводу И. А. Флоренский, – есть познающий субъект и познаваемый объект, – сплетающимися энергиями которых оно держится». Слово – это «мост между Я и не – Я»10.
Этот взгляд на язык снимает, кажется, главное препятствие, порожденное субъект-объектной оппозицией: наконец-то найдено местопребывание языка. Он находится между Я и не – Я. И все же остается неразрешенным главный вопрос: что есть общего между берегом моего Я, берегом не – Я и самим языком, как мост их соединяющим?
И вот здесь нам придется как бы все начать сначала, то есть начать с реальной отправной точки и этой триады, и вообще всякого нашего познания.
Отмеченное А. Ф. Лосевым значение именительного падежа как самотождества, именуемого с самим собой, в той же мере касается любого предмета или явления, как касается и нашего Я. И даже прежде всего оно касается нашего Я, а уж потом того или иного предмета или явления.
