сторону значит всего лишь шагнуть?Но, как известно нам, на стороне
муж изменяет обычно жене.
На умном верхом дельфине,
в раковину трубя,
забыв обо всем на свете,
только мечту любя:
мечту о большой свободе,
места в которой нет
ни для людей, ни для бога,
где в синей гамме свет
морем зовется и небом,
узких где нет страстей,
в темный туннель уводящих,
мелких нет и сетей,
в быте бессмертном держащих,
демиург где отец —
не лучший для нас ли самый? —
где и любви конец
прекрасней, чем у Шекспира,
главное ж, где финал
не знает привычной смерти —
море ведь как астрал —
эта прекрасная сцена
близкая нам давно:
жаль, что по повести только,
лучше бы по кино, —
она и рождает чувство:
что-то у нас не так,
а что, если взять конкретно,
мы не поймем никак,
и сколько бы с ностальгией
книгу в руки ни брать,
сцена «верхом на дельфине»
будет одолевать
все наши смыслы о жизни,
в коих искусства нет,
и будет душа стремиться
в синий проникнуть свет.
Тонкий холод
На Пасху в жилы мира входит тонкий холод:
как шок от слов врача о раковой болезни,
особенно когда душой и телом молод,
и ничего нет просто жизни нам любезней.
Подобно скальпелю, что режет без наркоза,
тот холод ткань живую мира рассекает,
и память о надрезе узком, как заноза,
нас до скончанья наших дней не покидает.
Нам кажется, что есть на этом свете вещи —
мы к ним пасхальную пронзительность относим —
что глас иных миров нам возглашают вещий,
хоть мы по слабости о том их и не просим.
Так свойствен апогей любой хорошей драме:
но дальше жизнь идет, как караван верблюжий,
нам мало что дает портрет в парадной раме,
написанный с душой рукою неуклюжей.
Сюжет надуманный там о спасеньи мира,
соединившись с линией жестокой казни,
напоминает худшие места Шекспира,
но здесь же и секрет читательской приязни!
Нам неприятно слишком гладкое искусство:
ведь жизнь и смерть сопряжены совсем не гладко,
и хочет самое глубокое в нас чувство,
чтоб неразгаданной осталась их загадка.
И как почти всегда проходят в болях роды —
намек прозрачный на финальные страданья —
так этот снег на первой зелени природы
провозглашает – не начало увяданья,
но сокровеннейшую Пасхи сердцевину:
что не в уюте человеческого быта
и даже не в любви, как ясно и кретину,
нет, – в тонком холоде вся истина сокрыта.
Так неужели
