чужого, друга от врага. Выйдя «за миф», человек попадает в другое мифологическое пространство. Его действия перестают коррелировать с действиями членов прежней группы. Он оказывается в положении чужака. Более того, осмысленные прежде коллективные действия лишаются для него всякой логики, ибо логика этих действий основана на мифе. В результате он утрачивает возможность не только «управлять» (как политик), но и понимать происходящее (как ученый). Наличие же общей или сводимой к некоторому общему знаменателю системы представлений автоматически делает коммуниканта «своим», а транслируемую им информацию наделяет изначально высоким доверием. Для того чтобы, находясь в рамках иной мифологической системы, организовать коммуникацию с данной, необходима «сверхсистема», снимающая межсистемные противоречия. Однако само ее наличие далеко не всегда оказывается фактом. Особенно остро переживается ситуация, когда отсутствие общей системы мифологических представлений обнаруживается у частей одного политического целого.
Что же происходит, когда действия управляющих базируется на ином мифологическом основании, нежели действия управляемых? В этом случае они, не встречая понимания управляемых, теряют доверие. Действия центра, исходящие из «внешних» представлений о регионе и не стремящихся включить (или подавить) внутренние представления, не могут быть адекватно осмысленны социальным сообществом региона, а значит – отторгаются. «Мы» управляемых локализуется в регионе (дальневосточники). Государство же начинает восприниматься как «они» («Москва», «запад»). Этому никак не противоречит непременное осознание себя дальневосточником как гражданина России прежде всего2. В этом контексте действия «их», «Москвы», «Запада» оказываются «внешними» по отношению не только к Дальнему Востоку, но и к России. Эти действия, направленные на «настоящих граждан России» – дальневосточников, начинают восприниматься в сознании управляемых (жителей региона) как немотивированное структурное насилие, систематическое вторжение государства в приватную, а потому номинально недоступную для государства сферу жизни человека.
Осуществляемое государством вторжение в приватную сферу начинает осознаваться как нелегитимное. Формируется то, что М. Олсон называет «негативным социальным капиталом» (12, с. 127). Государство перестает быть инструментом социальной интеграции, во всяком случае перестает осознаваться в таком качестве. Напротив, как показал А.Ф. Филиппов на материале анализа концепции К. Шмитта, политическое вторжение в этом случае разрушает социальную ткань общества, выступает сильнейшим дезинтегратором (19, с. 129).
Начиная со второй половины 90-х годов ХХ в. связь между Дальним Востоком и европейской частью России становится все более призрачной. В ходе опросов, проводимых в 1997–1999 гг. менее 5 % респондентов указали, что в последние годы бывали в столице, менее 15 % респондентов отметили, что регулярно следят за общероссийскими новостями. Существенно
