style="font-size:15px;"> Вполне понятно, что часть ответственности за создание дальневосточных страшилок «для центра» лежит на самих дальневосточниках. Благодаря им внимание государства было привлечено к региону и не позволило ему окончательно «выпасть» из политического пространства страны.
Но если бы эти «страшилки» не находили отклика в сознании ключевых политических акторов, да и в массовом сознании, они навряд ли имели бы успех. Скажем, идея воссоздания ДВР, популярная в 90-е годы у части дальневосточной интеллигенции, благополучно канула в лету, не найдя отклика ни у дальневосточников, ни у «западников». Зато представление о суровом и «пустом», но богатом регионе, которому угрожает захват со стороны сильного соседа, оказалось востребованным, слилось с образом Дальнего Востока, отторгая все, что не вписывается в этот образ.
Подобные представления и составляли основу государственных программ развития региона в течение более чем столетия. Они предусматривали: «1. Эффективное использование природных ресурсов региона (ископаемых, рыбных, лесных). 2. Создание транспортно-логистического коридора как для российских, так и для европейских хозяйственных связей со странами АТР. 3. Модернизацию хозяйственной структуры Дальнего Востока за счет частичной переработки транзитного сырья и полуфабрикатов и достройки «верхних» этажей народнохозяйственного комплекса» (17).
Но практически эти же представления мы выделяли в качестве политических мифов Дальнего Востока (2, с. 28–39). Использование этих мифов позволило региональному руководству организовать эффективную коммуникацию с федеральным центром. В чем же диссонанс? На наш взгляд, наиболее полно этот диссонанс воплощается в характеристиках «пустой», «безлюдный», «редко населенный» край. Попробуем описать смысл этих концептов и фиксируемое ими представление о реальности.
«Пустота», «редкое население» Дальнего Востока для дальневосточников – это прежде всего подчеркивание значимости каждого человека. Проблема ни в каком-то особом – гуманистическом – духе. Просто на фоне относительно редкого населения и развитых сетевых структур (2, с. 28–39) ресурс каждого оказывается значимым. Именно он в изменившихся условиях (смена приоритета деятельности, сокращение господдержки и др.) может оказаться способным на конвертацию уникальных умений в спасительную форму деятельности (14, с. 21–25).
Такое отношение связано и со спецификой освоения региона. Как отмечалось выше, периоды активной «государственной заботы» о продвижении на восток, когда в регион текли финансовые, материальные и людские ресурсы, чередовались с периодами «временного охлаждения». Но в период «приливов» далеко не любая деятельность в регионе получала поддержку. Только ключевое направление официально присутствовало в регионе. В разные периоды это могла быть пушнина, серебро, золото, ВПК и военные базы, рыболовство и т.д. В очередной «приливный» период менялось начальство, менялись приоритеты,
