у тебя глаз дергается.
– Херня.
– Почему родители никогда об этом не говорили? – Вик задумчиво крутил в руках фотографию. – Ты хоть что-то помнишь?
– Ни черта я не помню лет до четырех. А ты?
– Детский сад немного. Дачу. Подлодку.
– Видимо, сначала мы были слишком маленькие…
– …а потом стали слишком взрослые, – закончил за нее Вик.
Вика не глядя складывала аккуратные стопки книг в огромные коробки и думала о том, что ее мир всегда был несовершенен, неполон. В нем как будто чего-то не хватало. Как звучит секунда, каков на ощупь понедельник, какого цвета обратная сторона неба? Столько всего узнать было невозможно. Когда она пыталась это что-то поймать, назвать и выспросить у родителей, оно ускользало.
И вот сейчас – она вдруг с ошеломляющей ясностью поняла, наконец нащупала, где именно всегда была дыра. И теперь погружала пальцы в гладкую неровность, изучая – какое оно? И оно – было. Как световой оттиск, который продолжает стоять перед глазами, если зайти в темную комнату.
Вика знала, что и брат тоже всегда это чувствовал. С ними в детской жила тень, падавшая от высокого портика здания через дорогу. Каждый день она кочевала из угла в угол: появлялась на одной стене, скакала по письменному столу, по детским кроватям, к вечеру спускалась на другую стену и исчезала за плинтусом. Зимой тени не было, только мягкий намек в углу, будто она опала и уснула. Но каждую весну тень возвращалась, к лету вставала в полный рост, а осенью снова засыпала. Не умея дать ей имя, Вик, заговоривший очень поздно, звал ее Иии.
– Точно ничего не хочешь оставить себе? – спросил Вик, оглядывая сложенные и подписанные коробки, которые должны были отправиться на книжный развал.
– Нет, – ответила она без паузы. – Ничего.
Ночь была тяжелой. Андрей уже спал и дышал ровно, глубоко. Вика ловила этот звук, пытаясь поймать ритм, будто если ей удастся, сон – горячий, плотный, тугой – придет. Но она сбивалась, сон накатывал дурным забытьем и рвался.
Она, трехлетняя, стоит в дверях родительской спальни, где мама при свете тусклого ночника еле шаркает по комнате в расстегнутом папином халате. Некрасивая, уставшая. Ей больно ходить и больно сидеть, мама может только лежать, но все равно почему-то хочет играть с этой новой куклой, которая только снова и снова заходится страшным тихим криком.
Вика металась по мокрой подушке.
Она бежит по коридору от мамы и кричит на одной ноте: «Выкинь-выкинь-выкинь-выкинь!»
Проснувшийся Андрей обнимал ее во сне, гладил по волосам, но она только выпутывалась из влажных простыней, отталкивала его горячие руки и снова забывалась.
Папа укладывает в поникший, похудевший чемодан неглаженые тельняшки. Мама уезжает со своей новой куклой. Вика ждет ее, почти не покидая наблюдательного поста у окна. Соседка, оставшаяся присмотреть за детьми, сердится и не разрешает сидеть на подоконнике. Зато можно есть конфеты сколько хочешь.
