можно было быстро оказаться в городе, если этого требовали дела.
От этой было роскоши осталось всего две с половиной постройки, из них жилая – одна, вторая отведена под гараж, третья лежала в развалинах.
– А ведь я помню этот дом свежевыкрашенным, – мечтательно проговорила бабушка, выглядывая из окна автомобиля. – Интересно, что тут теперь располагается? Внизу, вроде бы, как-то погрязнее, а вот второй выглядит очень даже неплохо.
– Так давай выйдем и посмотрим поближе, – предложила я. – Может быть, нас пустят и внутрь, кто знает. Во всяком случае, мы ничего не теряем.
– Н-да, – проговорила бабушка, всматриваясь в фасад и прикрывая глаза ладонью козырьком, – что-то такое смутное мерцает, но точного расположения комнат я сейчас и не припомню. Где же была детская? Внизу – столовая, это точно, вдоль по коридору комната няни… Или это было сначала, а потом ее переселили наверх?
Мы медленно подошли к дому и я дернула за ручку двери. Она легко подалась и чуть приоткрылась, словно приглашая нас войти.
Бабушка первой переступила порог и остановилась в недоумении покачав головой.
– Нет, сейчас, конечно, тут все не так. Перепланировка была, что ли? Веревки какие-то висят, белье. Похоже на коммуналку, правда?
– Может быть, так оно и есть, – пожала я плечами. – Уплотнение и все такое. При большевиках же часто селили кучу народа в дом, который раньше занимала всего одна семья. Так, наверное, произошло и здесь.
– Надо навести справки у краеведов, – резонно заметила бабушка. – О, а вот и лестница. Надо же, перила те же самые, я помню эти чугунные завитки. Слушай, раз уж мы здесь, давай поднимемся?
Пока мы не спеша брели вверх, бабушка философствовала на свой лад:
– Вот, говорят, что есть память рассудка, память сердца… А есть еще и память ног и рук. Да-да, я когда сейчас дотронулась вот до этой шишечки, то вспомнила, как однажды упала с верхней ступеньки – бежала за мячиком и оступилась. Тогда я расквасила себе нос и долго рыдала, мне лед прикладывали… Поверишь ли, никогда об этом не вспоминала, а вот сейчас словно…
– Что вам здесь надо? – раздался пронзительный голос сверху.
Мы подняли головы. Со второго этажа свешивалась женская голова с кудрявыми завитушками – человек перегнулся через перила и недружелюбно наблюдал, как мы с Евгенией Михайловной ковыляем по лестнице.
– Понимаете, – начала я объяснять причину нашей бесцеремонности, – мы…
– Здесь вам не проходной двор, а частное владение! – словно не слыша меня, продолжала кричать женщина. – Вы вообще откуда? Кто вас сюда послал? Снова денег просить? Ни копейки не получите сверх того, что вам причитается по договору. Расписались? Задаток получили? Теперь ждите! Я купюры не печатаю и милостыню не подаю!
– О каких деньгах вы ведете речь, милочка? – с достоинством спросила бабушка.
– О рублях, вестимо, – передразнила ее визгливая
