Чуть раньше в российской литературе был выдвинут тезис о том, что наряду с «деформированными видами этнополитики» следует выделять и «позитивную этнополитику». Это включало и рекомендации в плане умения «использовать интересы местных этнических групп как приводные ремни политики центра» и, напротив, отказаться от «привычки видеть в меньшинствах своего рода козлов отпущения», «распределять через этнические группы средства, выделяемые для этих групп» [Тощенко, 2003 с. 143–156].
В целом можно констатировать, что понимание «этнополитики» в конфликтной или конфликт / консенсусной перспективах – с соответствующей семантической окраской терминологического аппарата – есть вопрос идейно-политического выбора.
Валентная пара «этнополитика – мобилизация» имеет более сложную теоретическую биографию.
В российских изданиях по этнополитической проблематике понятие «этническая (этнополитическая) мобилизация» на ранних этапах пребывало в несколько маргинальном положении. Говоря о мобилизации данного типа, авторы подразумевали и во многом продолжают понимать нечто манипулятивное, искусственно привнесенное в сферу политического и этнического. Акцент здесь приходится на такое ключевое слово, как «средство». Например, А. Юсуповский писал об этом как об «артефакте», «ситуативной политической функции», не свойственной этничности [Юсуповский, с. 106].
В работах, публиковавшихся по этнополитической проблематике на Западе, понятие «мобилизация» изначально служило как базисное. Уже в период, когда внедрение категории «этничность» в политологический обиход еще нуждалось в особом обосновании, аргументация часто увязывалась с функциями мобилизации. Известное введение к коллективной монографии «Этничность. Теория и опыт» (1975), написанное пионерами дисциплины Н. Глейзером и Д. Мойнихеном, неоднократно апеллирует к мобилизующему потенциалу феномена этничности. Религиозные, языковые, культурные различия и характеристики, даже находясь в стадии ослабления или стирания, даже становясь все более «символичными», как пишут эти авторы, «могут служить основой для мобилизации. Таким образом, имеется некая легитимность для того, чтобы считать эти формы идентификации, основанные на таких разных реальностях, как религия, язык, национальное происхождение, в чем-то едиными настолько, что для соответствия всему этому изобретается новый термин “этничность”. Что у них у всех общего – так это то, что они становятся эффективным средоточием для групповой мобилизации во имя конкретных политических целей, бросая вызов мобилизационной первичности класса, с одной стороны, и наций – с другой… Как политическая идея, как мобилизационный принцип, этничность в наши дни распространилась по всему миру» [Glazer, Moynihan, 1975, p. 18–19]. Следовательно, с самого начала этничность феноменологически трактовалась в связке с мобилизующим потенциалом, с такими функциями по организации групповой или коллективной идентичности, которые играют системообразующую роль.
Проблема
