договорённости, изо всех сил торопил таксиста, посулив ему чаевые. В точке назначения он, честно, как и обещал, расплатился с шофёром, и через несколько минут уже стоял перед дверью своего бывшего напарника. Звонок не работал. Он постучал в дверь, но ответа не последовало. – Ну, давай же, давай, Василий Петрович, открывай! – Ронин с остервенелым отчаянием барабанил в дверь. Петрович был его последней надеждой, последней ниточкой, связывающей с Риткой и остальным внешним миром. Только он теперь мог через своего знакомого из дежурной части полиции добыть необходимую информацию обо всех задержанных, арестованных и перемещённых в другие заведения и учреждения города. Но дверь по-прежнему неколебимо возвышалась над ним безмолвным, железным истуканом, словно, отделяя и отдаляя от самого главного теперь в его жизни, его любимой Ритки.
– Если Вы к Василию Петровичу, так его нет, – вдруг раздался за спиной голос женщины, незаметно и тихо поднявшейся на лестничную площадку, и, теперь не спешившую с неё уходить. Вы ему кто? Родственник или знакомый? Петрович, ведь, у нас совсем одинокий. Живёт, как рак-отшельник: ни друзей, ни родных, ни знакомых. С тех пор, как умерла его жена…
– Извините, – прервал её монолог Ронин, – Вы бы не могли сказать, где он может сейчас быть? Мне он нужен. Очень! – Словоохотливая дама хотела уже было обидеться, но, увидев на лице незнакомца печать искренних переживаний, почти граничивших с отчаянием, смягчилась и потеплела.
– Вы знаете, – заговорщически прошептала она, его, ведь, забрали в полицию. Да-а-а! Он так и передал соседям, что если кто-нибудь будет им интересоваться, то он – в полиции. Представляете, кто бы мог подумать? Жил совсем один, никого не трогал. Даже, когда была жива его покойная жена… – но Ронин уже сбегал вниз, по лестничному маршу, влекомый чувством тревоги и опасности, нависшей над Петровичем и Риткой.
На улице уже начало темнеть, когда он добрался до отдела полиции, обслуживающего её район. Сам он жил в другом районе, на значительном удалении отсюда, поэтому поиски этого заведения, ставшего для него в одночасье враждебным и ненавистным, заняло немало времени. На фоне новых событий и переживаний чувство опасности, которое ещё недавно делало его таким внимательным и осторожным, не только притупилось, но почти совсем исчезло, сменившись новым, – каким-то рациональным и волевым отчаянием, толкавшим на решительные и непредсказуемые поступки. Сергей, вдруг, перестал бояться, перестал оглядываться и торопиться, гонимый страхом и природным инстинктом самосохранения. Его мысли самопроизвольно переключились в режим оперативного управления, так, как это было когда-то, много лет назад, на границе. – Кого мне бояться, – думал он, – в лицо меня, всё равно, здесь никто не знает. В лучшем случае, они теперь стерегут Риткин дом, если, конечно, в полицию позвонила уборщица столовой, в худшем – уже сломали дверь или залезли в окно. Но здесь-то, меня, уж, точно никто не ждёт в гости! Риточка, милая, хорошая моя, пожалуйста, догадайся, что меня уже нет в квартире, – почти взмолился он, мысленно
