в памяти цепочку произошедших событий и осмыслить происходящее, но тщетно. Эти приступы сильнейшей головной боли, сопряжённые с потерей сознания и последующим провалом в памяти, происходили у него с незавидной периодичностью несколько раз в год, особенно, в минуты нервных расстройств и сильных душевных переживаний. Теперь это было его пожизненной визитной карточкой, подаренной ему контузией и тем маленьким осколочком, глубоко сидящим в черепной коробке, который врачи в своё время так и не рискнули достать.
– Где я? – уже вслух повторил он, усевшись на край настила и, озираясь по сторонам. – Вместо ответа на него уставилось улыбающееся, скуластое лицо старого бурята, которое в подсвеченных огнём сумерках жилища казалось ещё более жёлтым, морщинистым и старым. Старик сделал несколько странных, кругообразных движений ладонями над его головой и что-то пробормотал. Сергей не знал, сколько времени он здесь находился, но голова его больше не болела, не было ни ощущения страха, ни тревоги, – только лёгкость и безмятежность.
– Сайзин делать для русский хоросо, – вдруг заговорил старик своим туземным, шепелявым голосом, – Сайзин – друг. – Его восковое лицо лучилось искренней заботой и участьем. Он наполнил до краёв две глиняные чашки каким-то мутно-зелёным напитком, похожим на чай, и одну протянул Ронину в знак гостеприимства. Напиток источал странный запах, но отказываться было нельзя.
– Хурэмгэ, – осень хоросо, Сайзин любит хурэмгэ, – сказал бурят и приложился губами к чашке, пролив перед этим из неё несколько жертвенных капель в огонь очага. Ронин также сделал несколько больших глотков и поставил чашку. Содержимое по вкусу напоминало пиво, и, судя по всему, содержало в себе приличные градусы. Вскоре по телу разлился лёгкий хмель, и голову слегка закружило. Теперь он внимательно, даже с любопытством рассматривал этого странного деда с лицом явно монголоидного типа и убогую утварь этого экзотического жилища, больше похожего на пещеру. А, вскоре к нему стала возвращаться и память: сначала, – в виде отдельных образов, затем – событий, и, наконец, он вспомнил всё до мельчайших подробностей, вплоть до того самого момента, когда с ребятами – афганцами, приехал в больницу и забрал оттуда Ритку, минуя инстанции обескураженной и растерянной охраны, медсестёр и дежурного врача. А за час до этого, все четверо, они прибыли к нему, как по тревоге на дежурный сбор, по первому же звонку, в котором прозвучала мольба о помощи и отчаяние, и, одетые в свои излюбленные пятнисто-полосатые камуфляжи, под видом полицейских, спокойно и решительно подкатили на своих чёрных монстрах к дверям приёмного покоя и нажали кнопку на его двери. Потом вошли внутрь здания, мельком, впотьмах, предъявив ветеранские «корочки» и экспромтом произнесли должные фразы представителей закона. Через несколько минут Ритка уже, как всегда, легкомысленно смеялась, переходя, при этом, на беззвучный, тихий плач радости и покрывала поцелуями его лицо. У неё слегка побаливала
