style="font-size:15px;"> Когда кнут высоковольтного провода хлестал по всем, кто попадался у него на пути.
Однако Аля охладила пыл Беркута. Вернула ему понимание реальности. И четко дала понять – как выглядят его действия.
Как действия извращенца, который запер у себя женщину, чтобы иметь, иметь и еще раз иметь.
Нет. Не так он хотел с ней общаться. Совсем не так.
И от одного этого предположения, да нет – обвинения – высказанного так, словно Аля уже ничего не боится – все ставит на карту, чтобы спасти себя от ужасного насильника, у Беркута совсем поехала крыша. Отказали тормоза. Слетел к чертям собачьим весь самоконтроль.
Какие-то минуты он боролся с собой. А это выходило гораздо хуже, чем бороться с теми ублюдками, что пытались поиметь ласточку.
Кровь ударила в голову, аж перед глазами все на минуту поплыло и черные мушки заплясали уродливый танец. В ушах загрохотал пульс. Почище какого-нибудь барабанщика из группы, что играет тяжелый рок или металл.
Беркут так весь напрягся, что некоторые мышцы свело спазмами.
При этом ласточка крайне удачно опрокинулась на диван. В складках простыни мелькнуло то самое место… Красивый, яркий цветок: нежный, манящий.
И вся кровь Беркута, только что хлынувшая в голову, тотчас ухнула совершенно в другое место. Под ложечкой мгновенно растекся жар, ударил в пах горячей волной.
Глаза ласточки расширились. Она обняла себя руками, кажется, даже не осознавая. Инстинктивно сгруппировалась.
Беркут не собирался на нее нападать. Он даже сам не знал – что собирается сделать.
Просто эмоции вдруг так накрыли…
Казалось, воздух наполнился иголками, колол кожу и грудь, как во время мороза. И одновременно обжигал.
А взгляд ласточки, действительно, вымораживал. Или это Беркут вымораживал Алю?
Все перепуталось, потому что мир Беркута вдруг схлопнулся до масштабов одной комнаты, где находилась сейчас эта женщина. Даже не так – его мир схлопнулся вокруг ласточки. И одновременно она наполнила его новыми красками, ощущениями, впечатлениями. Правда, сейчас они были не самыми приятными и уж совсем не обнадеживали. Рождали какие-то дикие мысли, порывы.
Тело само просилось к ласточке. В голове крутились безумные фантазии. Схватить ее, встряхнуть, заставить успокоиться. Прижать к стене, чтобы прекратила ежиться, будто он планирует что-то ужасное.
Заставить, вынудить, наконец-то, понять его. Понять, что ему просто сложно ее отпустить. Не потому, что у него какие-то извращенные планы. А потому, что в ней заключен сегодняшний его день…
Беркут вдруг ощутил, что еще минута – и инстинкты возьмут свое.
Поэтому он и сбежал.
Чтобы не думать о том, как же отчаянно-сложно принять, что она все-таки уезжает. Не пытаться найти новые аргументы. Которых решительно не хватало. Потому, что они ничего не стоили в глазах ласточки, а значит – и в глазах Беркута.
Сбежал.
Чтобы не видеть
