что-нибудь в кафе галереи.
Они все вернулись к своим столам, своим конкретным занятиям, которые вытеснили из их голов другие заботы, а Руби задумалась над тем, как лучше подать ту историю, над которой она работала: один день сотрудницы Женской волонтерской службы. Найджел предложил ей позвонить «кое-кому» в эту службу и попросить, чтобы связали с подходящим человеком, готовым дать интервью, но Руби соглашалась прибегнуть к этому варианту только в крайнем случае. Прямое обращение в ЖВС будет напрасной тратой времени, поскольку там неизбежно начнутся сомнения официальных лиц – кого выбрать на эту роль. И высока была вероятность, что ей устроят интервью с личностью, в которой столько же жизни, сколько в промокшем картоне.
– Готова?
Она подняла голову и увидела возле своего стола Мэри и Кача.
– Прошу прощения – потеряла счет времени. – Она сунула блокнот в сумочку, сняла с вешалки шляпку и плащ. – Куда, вы говорите, мы направляемся?
– На Трафальгарскую площадь, – ответил Кач. – Концерты проводятся в подвале Национальной галереи.
Они повернули на юг, прошли к Темзе и, как ей показалось, в направлении станции метро «Блэкфрайерс».
– А зачем вообще эти концерты? Я думала, люди слишком заняты для таких вещей.
– За что мы сражаемся, если не за красоту искусства? – пролаял Кач и, словно услышав грубость своего голоса, сконфуженно улыбнулся Руби. – Извините, для меня это как красная тряпка – я имею в виду, слова о том, что мы все, если хотим добиться поражения Гитлера, должны уткнуться носами в главное и не обращать внимания ни на что другое. Я не согласен, поэтому-то я и иду на концерт – чтобы насладиться прекрасной музыкой. Что он может сделать, чтобы остановить меня?
– Он может разбомбить галерею, – заметила Руби.
– Он ее уже бомбил. Им на прошлой неделе пришлось эвакуировать зрителей – кажется, зажигательная бомба свалилась с неба в соседнее помещение. Но шоу не было остановлено. Они просто спустились по лестнице. Победу одержала прекрасная музыка.
– Давайте лучше поговорим о музыке, – сказала Мэри. – Тот последний концерт, на который мы ходили, – это был ужас какой-то.
– Стравинский? Мне понравилось.
– Это не мое, – не соглашалась Мэри. – А вот Баха и Бетховена хоть каждый день могу слушать.
– А люди не жалуются? – спросила Руби. – Они же оба – немецкие композиторы.
– Да, и я наверняка и определенно знаю, что ни один из них не был членом Нацистской партии, – пробормотал Кач, – так что, я думаю, мы можем слушать их музыку с чистой совестью.
– Я не это имела в виду…
– Я знаю, Руби. Я просто сражаюсь с ветряными мельницами. Ну вот – пришли. Метро.
Не успели они спуститься на платформу, как подошел поезд. Хотя в вагонах было полно народа, Кач настоял, чтобы и они втиснулись внутрь. Ничуть не комфортнее, чем в нью-йоркском метро в час пик, подумала Руби, слава богу, что им ехать всего ничего.
– А какая музыка в сегодняшней программе? – спросила она,
