дополнительного сотрудника только для того, чтобы успевать отвечать на звонки. Многие звонившие, как и Секстон, были женщинами, которые запрашивали дополнительную информацию и узнавали, как подать заявку. Другие звонили просто чтобы выразить свою благодарность за идею и пожелать удачи. На фоне половины звонков слышался детский плач.
Дети Секстон уже прошли стадию истерик и памперсов: Линде было семь, а Джой – пять. Билли, свекровь Энн, часто ей помогала: она водила их на внеклассные занятия, готовила ужин, и по большей части выполняла материнские обязанности в те периоды, когда Секстон была к этому не способна. Как Линда писала в своих мемуарах 1994 года Searching for Mercy Street, «именно она [Билли] дарила свободу, которая позволила поэтессе делать то, что у нее так хорошо получалось»[156]. Но тем не менее Институт обладал для Секстон особым очарованием. Несмотря на то, что Энн опубликовала книгу стихов и влилась в поэтические круги Бостона, она все еще чувствовала себя аутсайдером в городе, где ценился академический авторитет. В отличие от Кумин, Секстон не сделала научной карьеры (у Максин была и бакалаврская, и магистерская степень Рэдклиффа); она вообще не окончила вуз. Конечно, Институт не присуждал степеней, но он все же имел связь с одним из лучших университетов страны. Так что если Энн примут в Редклиффский институт, это, в некотором смысле, будет означать, что ее приняла бостонская интеллектуальная элита.
13 января, когда и двух недель не прошло с официального открытия приема заявок на стипендию, Секстон уже составила первое письмо, в котором запрашивала бланк официального заявления. Сидя за обеденным столом, она напечатала текст, в котором выражала радость по поводу открытия Института и упомянула о намерении подать заявку. «Мой опыт уникален в своей неуместности», – писала Энн. Понимая, что такое самоуничижение делу не поможет, Секстон перепечатала текст, на этот раз выразившись более нейтрально. «Думаю, моя заявка будет одной из самых необычных, ведь у меня есть только среднее образование, но зато я уже сделала себе имя в сфере писательского мастерства», – объяснила Энн, в своей типичной манере обходя зыбкие моменты собственной биографии и показывая, что она в своем праве. Секстон обещала, что к официальному заявлению приложит заявку получше. А пока она хотела бы высказать мнение о роли Института в возобновлении интеллектуальной или творческой карьеры одаренной женщины. В пресс-релизе представители Института старались не давать опрометчивых обещаний; подразумевалось, что стипендиатки смогут возобновить работу только «на время». Секстон не соглашалась с этим утверждением. Для тридцатидвухлетней Энн Институт был олицетворением вневременного авторитета. Секстон казалось, что программа поможет ей побороть неуверенность и даст постоянный статус на конкурентной поэтической сцене. А Кайо, который до сих пор недоволен тем, что жена поглощена какой-то игрой слов, наконец поймет: ее карьера заслуживает уважения. Стипендия может сделать ее частью сообщества, может помочь пережить
