с глиной и с проросшей растительностью. Впрочем, просеивать его нам было нечем, да и незачем…
– Уплотнить бы надо м-м… неровности, утрамбовать слегка, а то раствора может не хватить, – полушёпотом сказал Митрич. Как назло, в соседнюю яму наведался хозяин-старичок, поэтому нам пришлось осторожничать.
– Чем утрамбовать? – прошипел я с плохо скрываемой злостью.
– Да вон хотя бы лопатой, – подсказал бездельный советчик: – Ты начинай пока. Я пойду отолью. Дверь закрою снаружи.
Костеря Митрича последними словами, я взялся за черенок. Конечно, логика в его словах имелась железная. Но одно дело – вываливать раствор в яму, стараясь пореже смотреть вниз, и совсем другое – вручную подготовить такую площадку к бетонированию. Я слышал, что где-то в Азии есть специально обученные люди, которые занимаются перезахоронением останков. Вот таким человеком я и попробовал себя представить.
Я действовал аккуратно, даже бережно, как мне казалось. Последним аккордом нужно было разместить череп. Я переложил его сначала на один бок, затем на другой, а потом сделал немыслимое – поднял его из ямы на совке лопаты как можно ближе к лампочке. Тут лязгнул дверной замок, и я спешно опустил череп обратно и придал тому боковое положение.
– Как ты там? Живой? – весело и громко спросил Митрич в дверной проём, но войти он по-прежнему не решался: – Сосед ушёл. Можно не шифроваться.
– Один из нас точно живой, – невесело пошутил я и приступил к замесу первой партии раствора…
Часа через полтора работа была закончена. Тяжёлый физический труд на голодный желудок – это испытание даже для молодого организма. Я был без сил: руки у меня отваливались, а ноги подгибались в коленях. Мои синие джинсы стали серыми от пятен раствора, в носу стоял запах цементной пыли, а на ладонях вздулись водянистые бугорки мозолей. Мне хотелось пить, есть, куда-нибудь сесть и больше никогда не вставать, и всё это одновременно. Но шантажист Митрич оказался ещё и перфекционистом. Он настоял, чтобы я оторвал полосу от одного рубероидного рулона и уложил её сверху на забетонированное дно ямы.
В город ехали молча. Мне было не до разговоров, а Митрич следил за дорогой. Но молчание он нарушил первым:
– Не злись. Я правда не мог тебе помочь. Нельзя мне.
– Если ты вдруг еврей, то нынче не суббота.
– Ирония – это хорошо, – сказал Митрич через смешок, – поводов для неё у тебя сегодня будет много.
– А что мне ещё остаётся?.. Кстати, я – Алексей.
– Я знаю, Лёш.
– Дядя рассказывал?
– Нет. Слышал твоё имя на его похоронах.
– Я тебя там не видел!
– Кладбищенских алкашей-попрошаек помнишь?
– Да, кажется, тёрлись двое у оградки. Ждали, когда им нальют.
– Один из них был я.
– Зачем же тогда весь этот спектакль с пятихаткой до зарплаты?
– Потерпи немного, всё расскажу. Разговор, Лёша, у нас с тобой
