style="font-size:15px;"> – Эй! Ребята, да тут у деда и радио, и телевизор, и музыкальный центр, электростанция своя, простыни с наволочками, и припасов на роту. Год отсиживаться можно! А медовухи! Вот житуха в тайге! Чистый курорт!
– А то, как же! – откликнулся вышедший из кустов Кондрат, – Мы не нищие! Опять же люди добрые не забывают. Идите – готова банька. Мыло там есть, порошок стиральный носки постирать тоже, обувь вымойте, у меня сушилка электрическая есть. Тяжело в мокром – то.
Скоро тихое лесное озеро было разбужено радостным уханьем и криками ребят, выбегающих из разогретой бани и с разбегу бухающих в прохладную темную воду.
– Ну и баня у тебя, хозяин, – довольно прихлебывая обжигающий, с ароматом мяты чай, сказал Грек, – Прям для министров. Здоровая, жаркая, дух в ней легкий. А веники, почему пихтовые? Парятся обычно березовыми.
– Бабы березовыми вениками парятся. Мужскую силу дубовый веник дает или хвойный.
– Как заново на свет родился! – радостно заявил Потапыч, тяжело бухаясь на траву у костра и вытягивая ноги.
– Хлебни, начальник, – протянул большую кружку Кондрат. В ней отливал золотом густой пахучий напиток.
Медовуха! – коротко пояснил он, – ты пей, не сомневайся, на натуральном меду приготовлена и на хмелю настояна. Вон, ребята уже оценили. Предки наши очень уважали.
От терпкого сладкого питья по телу разлилось тепло и удивительная легкость. На душе стало хорошо, спало напряжение трудного дня.
Бархатная, мягкая и теплая опускалась ночь. Шашлыки из удивительно мягкого и нежного мяса на длинных проволочных шампурах, отдающие дымкой и пропахшие свежим таежным воздухом, были невероятно вкусными. Разогретые баней, медовухой, хорошей сытной едой, все дружно сидели на бревнах у костра, бездумно глядя на огненные переливы и слушая его успокоительный треск, от которого шел уют и покой. Удивительно безопасным и тихим казалось это уединенное место, отгороженное от суеты километрами непроходимой тайги, с его заботливым и приветливым хозяином, с темными силуэтами построек на большой поляне, ровными рядами мерно гудящих ульев, пропахших медом. На засыпающем лесном озере покрякивали дикие утки, и пенилась вода от множества рыбьих спин, и тихо плавали белые лилии.
– На Пьяную Гору, значит, идете, – продолжая начатый разговор, задумчиво сказал хозяин, – Не вернулся, выходит, Иван…И словно решившись, обратился к Потапычу: Был он у меня, заходил на пути к Горе.
– И что? – осторожно спросил тот, – говорил что-нибудь?
– Нет, да я и не спрашивал. Он смурной был, сам не свой. И, помолчав, добавил: Напуган Иван был добре.
Дед, поерзав по бревну, поинтересовался, глядя в сторону: «А сам то что думаешь? Ты ведь там пасеку держал.
– Ничего я не думаю, – ушел тот от разговора, – а пасеку я рядом с Горой ставил и, правда, на акацию. Чудные там дела. Оставил я племянника сторожить с дружком (медведь рядом ходил, не бросишь пчел – разорит), а сам ушел за харчами. Две
