опасности, близкой и реальной, шерсть на загривке встала дыбом, хриплое рычание вырвалось из облезлой пасти. Серый повел носом и встал на след. Рядом с человеком его чуткий нос не чуял опасного запаха пороха и металла, наоборот, к нему примешивался слабый, но ощутимый запах теплой крови. Волк был опытным зверем. Весь опыт его звериной жизни подсказывал ему, что человек был один, и при нем не было оружия. Значит, это была легкая добыча для старого, больного и больше не нужного стае волка, который хотел только одного: есть. Но чем ближе он подходил к добыче, тем медленнее становился его бег, тем неувереннее движения. Через запах живой человеческой плоти, беззащитной, теплой и мягкой, пробивался запах, от которого у него на загривке шерсть встала дыбом. Вся его звериная натура восставала против этого запаха, в нем была смерть и еще что-то, несущее боль, страдание, хуже голода и смерти. Сквозь редкие кусты волк увидел темную фигуру затаившегося возле кучи валежника человека. Осторожно и напряженно хищник двинулся вперед, но тот же острый и страшный запах его остановил. Человек неторопливо повернул голову и посмотрел ему прямо в мерцающие зеленым светом глаза. Волку было невдомек, что ничего человеческого давно не было в этом двуногом существе, но и звериного в нем не было тоже, ибо то, что было его сутью, составляло смысл и цель его жизни, было противно всему живому. Он был сама смерть. И пахло от него смертью. Волк попятился, глухое рычание вырвалось из его оскаленной пасти. Он бесшумно повернулся и скрылся за темными силуэтами деревьев.
Человек слабо усмехнулся ему вслед тонкими белыми губами и продолжал вслушиваться в гулкую таежную тишину, принюхиваясь к напоенному ароматами весенней земли густому прохладному воздуху. Слабый запах бензина он почуял раньше, чем до его обострившегося, как у зверя, слуха донесся еле уловимый рокот моторов. По лесной дороге двигалась колонна машин. Он чутко, как животное, повел носом, напряженно вслушался в равнодушную тишину засыпавшей тайги и, осторожно раздвинув голые ветки кустов, шагнул на дорогу, раздавленную тяжелым снегом. Шум моторов усиливался. Колонна приближалась. Человек быстро и ловко соорудил несколько кучек из подсохшего валежника, поджег их, сунув под каждую припасенный заранее кусок бересты, и прямо между неохотно задымившим валежником положил небольшой синий сверток. Затем он также ловко и бесшумно, как только что ушедший зверь, темной тенью скользнул в чащу леса и растворился в длинной синей глубине наступающей ночи.
Он не видел, как остановились машины, но по звуку моторов это понял, слегка замедлил шаги, вслушался, слабо усмехнулся, когда спокойную и гордую тишину взорвал грубый мат, крики, беспорядочная стрельба. Сквозь эти чуждые лесному покою звуки он уловил запах возбуждающего его человеческого страха. Походкой бывалого таежника, не потревожив ни одного сучка, ни одной ветки, он устремился в нужном ему направлении. Не душе было спокойно, он расслабился, черная муть, душившая его, ослабла, отступила.
Белесый дым лениво тлевшего валежника
