все больше, речи злее, а жизнь этих выброшенных на обочину людей все тоскливей и беспросветней. В деревне процветали старожилы. Их было не так уж мало. Десятка два добротных рубленых домов, огороженных плотным нерусским забором, за которым захлебывались лютые псы, вызывали зависть, стояли трактора и косилки, поблескивали неизвестно откуда и зачем появившиеся, невиданные раньше иномарки.
Кормила тайга. Неласковая к чужим, она щедро одаривала тех, кто умел жить по ее законам. Летом заготавливали дорогой кедр, травы, драли кору, возили, собирали редкостную и ценимую на вес золота в городе смолу-живицу, потихоньку мыли золотишко. Зимой охотились на пушного зверя, продавали к новому году заезжим коммерсантам, которых становилось все больше, новогоднюю ель и пихтовую лапку, круглый год валили кедр, сосну, и машинами те же коммерсанты за хорошие деньги забирали все это добро. Богатеющие горожане строили дорогие коттеджи, и леса было надо много.
Начальство Комсомольск не навещало. Зимой сюда на новомодных машинах не попадешь, летом иногда добиралась власть на вертолете. Привозили припасы, продукты, При виде странных, черных фигур местных жителей, подталкиваемые темными, настороженными взглядами, приезжие торопились скорее уехать и быстро исчезали в черном чреве вертолета, облегченно захлопывая за собой дверь.
Наряд милиции прибыл на удивление быстро. Из вертолета лихо выпрыгнули человек десять милиционеров. Командир их не без интереса выслушал сбивчивый Людкин рассказ, периодически прерываемый невнятными бормотаниями и протяжным воем секретарши, и потребовал проводника. Людка, проклиная всех и вся, заметалась в панике. В слепой и отчаянной надежде на мужика она ринулась к Петровичу, всенародно избранному на высокий пост главы Комсомольской администрации. Мать Петровича, увидев ее, только безнадежно покачала головой. Сам глава, нежно обняв огромную, почти полную стеклянную бутыль с отливающей янтарным светом медовухой, с неудовольствием посмотрел на нее мутным горьким взглядом и тупо качнул головой, на которой густой щетиной торчали черные, жесткие, как конский хвост, волосы, где запутались в полной неразберихе сено, перья, кусочки бумаги. Он пил уже не первый день и, судя по всему, до конца было еще далеко. Петрович, пришедший в полное отчаяние от безысходной судьбы и одолеваемый высокими и трагическими мыслями, крепко подогретыми крепчайшей медовухой, отмахнулся от воющей Людки, нежно обнял пузатую бутыль и глубоким, красивым голосом вдохновенно запел: «На границе тучи ходят хмуро…» Обозлившаяся заместительница сразу поняла, что рыдать и биться о стены – только зря тратить время и силы. «Ладно, сволочь, – шагая домой, думала она, – пропьешься – я тебе устрою День пограничника!» Она метнулась за советом к мужу. Тот безразлично выслушал ее вопли, повернулся к ней спиной и очень, очень далеко послал и ее, и Петровича, и некстати явившихся ментов. О том, что это он и велел жене вызвать милицию, Серега как-то забыл. У него не заводился, по неизвестной причине, только купленный мотоцикл, и
