свете спичек, пролистал бумаги и пересчитал деньги, а потом начал раздевать. Почти три часа ушло на то, что бы надеть на себя одежду с тела, а свои лохмотья кое-как напялить на труп…
А потом, среди ночи он закапывал тело в старую могилу…
Лишь к рассвету, грязный, перевозбужденный от содеянного, он вышел с кладбища и пошел искать квартиру, обозначенную в паспорте. Сначала медленно, потом, все более уверенным шагом он шел к теплу, к постели, к горячей воде и прочим благам, от которых успел отвыкнуть настолько, что даже перестал вспоминать, бомжуя, без малого, десять лет.
Глава 2. КАА и ЕП.
…его фотографии в этой папке нет. Только исписанные моим почерком листы, отчеты о проведенных беседах и две заполненных мной же болванки. Год рождения, родители (в графе «отец» – прочерк). Я пыталась его найти, но не смогла. Слишком скудные сведения. Мать не помнит ни имени, ни фамилии. Не помнит или не хочет говорить – не уверена…, не знаю. А дальше, задержания, приводы – почти вся его жизнь, а вот фотографии нет. Хотя, мне она и не нужна.
Его жизнь…. Побеги из дому и возвращения домой. Заброшенная на недели школа и отличные отметки. А еще, он играет на гитаре. В переходах, на улицах, в кабаках – зарабатывает на жизнь. Себе и матери, когда та, в очередной раз остается без денег. Выпивает – да, колется – нет. Часто дерется, очень часто, но за драки не привлекался, а еще…
А вообще, он красив, по-особенному, по-мужски. Идешь с ним по улице – на него все оглядываются, от карапузов в колясках, до бабулек. Первым он улыбается, вторых игнорирует. Так что, идти рядом с ним неудобно…
В папке это, только что дыр нет от частого прочтения…, да. Самая моя большая неудача…
А вот и он – сидит передо мной. Играет на гитаре. Гитара – особый случай. Стоит эта штука – тысяч десять баксов – настоящая фирма. Он с ней практически не расстается. Когда его брали первый раз, повелись на пальцы. Длинные, тонкие, сильные и подвижные – решили щипач. А ладонь к верху повернули, так на пальцах мозоли, твердые, как камень. Играет все, я думаю, и сочиняет, ну должен сочинять, только мне он не признается. Да и с чего? Я для него кто – инспектор по делам несовершеннолетних. Хотя и в юбке, но не женщина, а мент. А он нашего брата не любит. Только меня терпит, это, наверное, единственное, что удалось достичь…
Хотя… Правде надо смотреть в глаза, я не знаю, как это получилось. Ни моей заслуги, ни моей вины в этом нет. Не от моих стараний и трудов это, точно – не от моих.
Год назад, при первой встрече, сидит он вот здесь, за очередной побег из дома и бродяжничество. Видно, что выпивший. Наши ему внушение делают, обещают посадить, а он им заплетающимся языком УК цитирует. Выборочно. И еще что-то о правах детей, и я захожу. Отправляю молодцов наших, и к нему…
Какой я тогда была самоуверенной:
– Что же это ты, молод пить еще…, – тогда эта фраза казалась мне очень удачной, а сейчас,
