была интереснейшая работа, которая велась уже несколько лет, и участвовать в ней было не просто честью и доказательством признания коллегами моей компетентности, но и необычайно увлекательное, пока секретное дело. Впрочем, эта работа уже подходила к концу, и я жалел не раз, что родился поздно, как говориться, и не мог поучаствовать в ней сполна, с самых первых дней.
Но и прочих дел было огромное множество, так что я с самого начала привык работать очень быстро и собранно, если бы не это, я не успевал бы ничего и запутался бы. Но мои дела были отлажены идеально, и не только на моём столе и вообще в кабинете, и в секционных, где я работал, но и в моей голове. Можно было меня в любой момент спросить о любом моём деле, любой экспертизе и я ответил бы в подробностях. Так что дисциплинарной комиссии и любой другой на рабочем месте преследовать меня не за что.
Да и вообще преследовать меня не за что, я был и остался честным человеком, никогда не шёл против своих убеждений, и того, что считал правильным с детства. И потому я понимал, что если они идут по мою душу, значит, их натравили на меня, как и в прошлый раз. Кто именно, Никитский, который сидел смирно и даже на глаза мне ни разу не попался, после возвращения Курилова, публичной порки Кочаряна, который сейчас едва ли не под домашним арестом ожидал решения своей участи, отстранённый от всех дел и почти уволенный. И он сам, и все мы понимали, что если уж его распнут, то до конца, но если удастся замять, то отделается только увольнением, а вот если бы копнули по-настоящему, то докопались бы и до Никитского, и здесь я, как и многие другие, уверен, внес бы свою лепту.
Но пока Никитский ходил вполне уверенный в себе, здоровался, как ни в чём, ни бывало, делая вид, что никогда не было у нас никаких дел и разговоров помимо служебных. Но вот когда явилась «дисциплинарка» с первых их слов я понял, кем подан мяч, и кто его перекинул комиссии. С этого момента я догадался и о том, кто в прошлый раз помог Альбине так превосходно сформулировать обвинение в мой адрес, со всеми «доказательствами», свидетелями и прочим. Никитский сам Альбиниными руками соорудил дело против меня, а после «спас». Вполне в духе этого хитроумного комбинатора. Я понял это после первого же вопроса, и кто всё это затеял, и почему, и как вести себя. Поэтому, когда мне задали главный их вопрос, я уже знал, что ответить.
– Валерий Палыч, у нас имеется информация о том, что вы вступили в связь с фигуранткой дела и таким образом повлияли на расследование.
– Каким образом? – разозлился я не содержанию вопроса, но форме, в которую они облекли его. – Образом своей связи или вашей информации? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.
Дамочка с красным лицом и начинающимся ранним климаксом, раздула ноздри своего коротенького носа, выглядывающего из-под нахимиченой чёлки, и проговорила, кривя тонкий рот в перламутровой помаде:
– Не стройте из себя профессора Преображенского, Вьюгин.
– Ни Боже мой! – усмехнулся я. – Что вы, какой Преображенский! Я не способен и не думаю преображать природу как Филипп Филиппыч, или реальность как вы.
– Мы
