нет. То есть я всё понимала: люди смертны и так далее. Но я всё равно радовалась, так мне хорошо было в квартире, я вспоминала, сколько всего интересного происходило здесь, на этом полу, составленном из мелких досочек узором «ёлочка»!
А мама три дня всё бегала по делам. Бабушку похоронили рядом с дедушкой, которого я видела только на фотографии. В столовой завода устроили поминки. Бабушка работала в лаборатории завода, когда перестала ездить в экспедиции, и хоть и была специалистом по грунту испытывала руды и консультировала насчёт сплавов. В зависимости от земной породы утверждался разный сплав бура: где суглинок, там металл подешевле, а где приходилось бить камень, гранит, кварц и ещё много разных примесей, там сплав делался дорогой.
Все расстраивались на поминках, все спрашивали: как теперь быть без бабушки, никто не ожидал, что она умрёт, она консультировала до последнего дня. Хорошо, говорили коллеги, что есть научные работы и статьи, жаль, что Галина Арсентьевна не любила записывать, все выводы и формулы надиктовывала подчинённым, из-за этого и докторскую диссертацию не защитила. Мы с мамой чувствовали себя чужими, особенно мама. Я-то хоть немного была в курсе бабушкиной работы. Мы вернулись в бабушкину квартиры опустошённые, разбитые, так ещё мама из вежливости пригласила на следующий день бабушкиных коллег, чтобы они забрали разные научные книги. Ни мама, ни я не хотели никого видеть, но как отказать-то, когда они сами стали спрашивать о книгах и научном архиве, который бабушка хранила дома.
Ночь омрачилась для меня кошмаром. Снова за окном тот человек из детства, всё так же в рубашке с оборками. Теперь я поклясться могла, что это был человек. Он сказал:
− Привет! Я твой.
И мне показалось, что я стою на кухне, и он за окном, и вроде зима, а он как Снежная королева, а вокруг снежки, то есть летают такие крупные комки снега, парят! Он сказал, шлёпая толстыми губами:
− Никого не зови сюда! – И приложил волосатый палец-сосиску к шамкающим губам. И так, знаете, как наяву − вот этим кошмары плохи, и какое-то жуткое состояние, страшно очень: и что сущность за окном, и что высоко… Но самое ужасное – не это видение, а что очнулась я от голоса мамы:
− Мальва! Мальвочка! Ты что?
И я помню, что я так на маму стала раздражаться, но молчу, и стою почему-то на кухне с тапками в руках, со старыми тапочками-зверушками, которые я носила у бабушки до школы и которые мне стали безнадёжно малы − откуда тапки взялись той ночью, мы с мамой так и не въехали. Я помню сквозь сон, что прям бесилась, меня раздражали мамины причитания. Я пошла и легла в кровать, которая, кстати, тоже мне стала коротка − ноги у меня свисали. Утром мне мама рассказала, как она спала в бабушкиной комнате и вдруг услышала скрип оконной рамы из кухни. А там я как лунатик. Ни разу больше со мной не случилось что-либо подобное. Но времени не было всё это обсуждать, обмусоливать, переживать, маме с утра пораньше уже писали нетерпеливые бабушкины коллеги. Мы с мамой оставили
