совсем сумеречно, и звуки, казалось, полностью наполняли залу.
Исполнив пьесу, Идалия подсела к поэту, и направив на него лучистый взгляд, нежно спросила:
– Что кручинишься, добрый молодец?
– Хочешь намекнуть, что утро вечера мудренее?
– Отнюдь. Мудренее как раз скоротать с милым другом вечер, чем скакать кадриль за кадрилью на минеральных водах. Вовсе туда сегодня не пойду.
Стройная фигурка, излучающая утешение и покорность, приблизилась совсем близко к Пушкину.
– Ну, правда, Саша, не грусти. Весь этот бездарный водевиль с Дантесом в главной роли не стоит даже капли твоей желчи.
– Ты думаешь? – улыбнулся Пушкин. – Ни капли?
– Ни капельки! – ответила Идалия и, не отрывая от поэта озорного, но нежного взора, провела рукой по его волосам.
– Идалия, дорогая, прости, но меня ждут срочные дела, право, шла бы ты лучше на бал.
Пушкин поднялся и с извиняющейся улыбкой раскланялся.
– Такой же дурак, как и его Таша! – с раздражением пробормотала Идалия, глядя в спину поднимавшегося по лестнице Пушкина. – К тому же еще урод и карлик.
11 (23) сентября
Аугсбург
Прошло более двух недель после приезда Мельгунова в Мюнхен. За это время он перезнакомился со всеми местными знаменитостями: с философом Баадером, живописцем Корнелиусом, и особенно близко сошелся с коротким приятелем Шеллинга искусствоведом и собирателем древностей Сульпицием Буассере.
Буассере дал русскому путешественнику ответы на некоторые интриговавшие того вопросы, в том числе коллекционер самым решительным образом отверг предположение, будто бы Шеллинг пишет поэму.
И именно Буассере сообщил Мельгунову, что Шеллинга видели в Аугсбурге.
Заручившись поклонами от Тютчева, Гагарина и самого Буассере, Мельгунов отправился в Аугсбург, где с помощью местного трактирщика довольно скоро разыскал исчезнувшего философа.
Принимать русского гостя в своем убогом гостиничном номере Шеллинг отказался, но согласился встретиться в гостинице «Ригеле Виртсхаус», в которой остановился сам Мельгунов.
Небрежно одетый, с плащом, перекинутым через руку, философ вошел в гостиницу ровно в назначенный час – в четыре по полудню.
Поджидавший его за столиком Мельгунов встал навстречу.
– Я слышал о вас, – заговорил Шеллинг, усаживаясь в кресло напротив Мельгунова. – Вы один из «любомудров», не правда ли? Господин Тютчев рассказывал мне о вашем товариществе.
– Да, то было философское общество, в котором главным образом изучали как раз вашу философию. Мне особенно была по сердцу «Философия искусства»… – Вы не представляете, господин Шеллинг, как велик интерес к вашей философии в России.
– Думаю, что представляю. Благодаря господину Тютчеву.
