на пароходе началась по непонятной причине. Кто стрелял первым и почему занервничали бандиты, – не ясно.
– Описание есть?
– Да, я вам дам.
– Пострадавшие?
– Развозят по ближайшим лечебницам. Из тех, кто прыгнул в воду, чтобы не сгореть, не все добрались до берега. Тела погибших, которых удалось найти, везут сюда. Осведомителя важно опознать. Может, и на два фронта работал. И поэтому перестрелка, – Куц махнул рукой. – В порту сейчас полная неразбериха. Вам понадобится помощь?
– Не помешает.
– Вот товарищ Репин интересовался вашей лекцией, – я скажу, чтобы он вам помог.
Так Репин своими толковыми вопросами вырыл себе яму. Его временно прикрепили к «консультантскому отделу».
Подвал
Вера Леонтьевна Шарф подчинялась обстоятельствам. В такое учреждение, как Донская народная милиция, женщине в ее ситуации и положении лучше бы не обращаться. Но выхода не было. Не приди она сюда сейчас, пожалуй, могли бы быть последствия. Это словечко любил Верин отец, присяжный поверенный. Последствия рисовались самые неприятные. Однако говорить и действовать нужно с умом, аккуратно. При входе водоворот людей подхватил Веру и вынес сразу куда было нужно, прямиком на товарища из «новых». В лаковых узких ботинках и физиономия шулерская. В прошлые времена, вздохнула про себя Вера, такой тип вызвал бы сомнения. А в эти, новые, убеждал, что человек умеет устроиться, деловой и энергичный. Типу в лаковых она коротко объяснила свое дело. Он, конечно, сразу же попытался от Веры Леонтьевны отмахнуться, но она умела быть настойчивой. Он привел ее к молодому доктору, и это подошло даже еще лучше…
Подвал в бывшем особняке, где разместили прозекторскую, любой легко отыщет по запаху. Тут не нужен нюх служебно-разыскной собаки с замысловатой кличкой Элен Хаус Апольд. В стены за короткое время намертво въелся запах креолина, жидкости Малинина и персидского порошка для дезинфекции. Помещение в особняке найти было непросто. На первое время прозекторскую устроили в подвальном этаже – окна на уровне тротуара. Раньше здесь, наверное, была кухня, а может, и складские помещения. Уже несколько раз ставился вопрос о выделении нам отдельного здания, но пока он так и оставался без ответа.
Работая здесь, я частенько вспоминал великолепно освещенные залы медицинского факультета. Там, где мертвые учат живых, как гласила надпись при входе в университетскую анатомичку. Эхо голоса профессора, звучащего под сводами зала гулко, как в театре. Сейчас не было ни высоких потолков, ни широких окон. Но устроено все толково. Места много. Откуда-то, из Николаевской или Еврейской больницы, притащили столы в лохмах облезающей серой краски и кое-что еще нужное. Со стены, прямо напротив двери, на входящих смотрели скорбные лебединые глаза врубелевской царевны. Довольно хорошую репродукцию в раме разыскал на куче в углу и пристроил на стену Самсон Сидорня. Я не возражал, эффектная царевна не портила голых стен. В пару к ней прицепили снимок, вырезанный из газеты, – митинг в Москве.
Сидорня помогал
