не запомнил»), «ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения» на знаменитом пароходе «Атлантида». Его жизнь до «долгого и комфортабельного» путешествия по обширному маршруту (из Нового Света – в Европу, затем – в Индию и Египет), проложенному «людьми, к которым он принадлежал», была лишь существованием: «он работал не покладая рук», выписывая к себе на работы китайцев тысячами.
Мы узнаём подробный план путешествия и нашего героя, человека делового, рационального. Подробный план путешествия и практические замечания будто бы описаны самим героем, но прослеживается в них и тонкая авторская ирония («Тут иной раз сидишь за столом и рассматриваешь фрески рядом с миллиардером», – о пользе поездки для дочери, «девушки на возрасте»). Ирония прослеживается и в словах о трудах господина: он работал «не покладая рук» – эксплуатировал наёмных рабочих. С той же педантичностью, рациональной дотошностью, описан распорядок дня, принятый на борту парохода.
Многоэтажная «Атлантида», напоминающая огромный отель, живет праздной жизнью праздного города: размеренно проживают пассажиры каждый день в предначертанных существующим распорядком развлечениях, а любое их занятие – способ скоротать время в ожидании очередного приема пищи, обед же – «цель всего этого существования, венец его…». «Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживлённый», сидит господин из Сан-Франциско «в мраморной двусветной зале» среди «декольтированных дам и мужчин во фраках и смокингах». «Неладно скроенный, но крепко сшитый» господин не человеческое существо, но предмет, «в меру оживлённый» смокинг.
В то же время праздная жизнь корабля противопоставлена страшной стихии океана, однако пассажиры не думали об океане: «взывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена», но её «заглушали звуки прекрасного струнного оркестра». Пассажиры вверяют себя командиру, рыжему человеку чудовищной величины и грузности, похожему на «огромного идола». Они беззаботно ели, курили, танцевали, и «в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, её последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода…»
Наконец показался Неаполь, он «рос и приближался». У берегов Старого Света прогремел «марш гордой Америки»: «…музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам…»
«Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведённому порядку…»: утро за завтраком, «осмотр» церквей, второй завтрак на Сан-Мартино, «куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта», чай в салоне отеля, приготовления к обеду, «мощный, властный гул гонга по всем этажам» –
