и лошади были любимыми, но не единственными четвероногими друзьями Георгия и его брата: в Гатчине, при дворце, Михаил держал лучшую в России псарню крупных охотничьих собак – уникальных силачей-меделянов, натасканных на медведей. Полюбоваться на псарне выставочными чистопородными псами тоже было для него удовольствием. И все-таки осиротевший без Георгия рыжий Бобби был ближе сердцу Михаила, чем десяток брутальных меделянов. А этих крупных, как матерые волки, псов Михаил завел отчасти из озорства – чтобы как-то взбудоражить чопорных родственников, традиционно отдававших предпочтение «карманным» породам, умещавшимся на руках или на коленях. Попробуй-ка попозировать перед художником или фотографом не с крошкой пекинесом, а с богатырем меделяном, который медведя порвет!
А собака, большая ли, маленькая ли, распознает характер человека куда быстрей, чем любой психоаналитик: звериное чутье не дадут человеку никакие учения, никакие книжные знания. Меделяны постепенно попривыкли к хозяину, ждали его появления и встречали раз от разу все приветливее, но непререкаемым вожаком и хозяином стаи признавали Якова, псаря. Яков большую часть жизни проводил на псарне, там у него, через стенку от кормового склада, в закутке, стоял для дневного отдыха и ночного сна топчан, застланный цветным кавказским ковром – подарком Михаила. Бездетный вдовец Яков был вдвое старше князя, ему уже минуло сорок; он разбирался в собаках куда лучше, чем в людях, поступки которых зачастую вызывали в нем недоумение и оставляли вопросы, ответы на которые не приходили ему в голову. Мир собак был для него если и не родным, то двоюродным.
Михаил отличал своего псаря среди других работников – ценил Якова за его умение и преданность делу. Не раз и не два заводил он с ним разговор о переводе псарни в Локоть – там и климат лучше, и жизнь, вдалеке от царского двора, спокойнее, а в брянских чащобах не только волки, но и медведи водятся! Там, в Локте, Яков выберет и получит от Михаила дом по вкусу – хоть с палисадником, хоть с вишневым садом, как ему понравится. И жалованье Михаил ему положит достойное – хватит с лихвой и на себя, и на семью, если захочет Яков ею обзавестись. «Решай, не пожалеешь! Поехали! И собаки останутся при тебе, куда ж им без тебя деться…»
Яков соглашался, но просил немного повременить – что-то его тут удерживало, в Гатчине, а что – Михаил не допытывался, считал бестактностью влезать в чужую душу. Повременим год-другой – и поедем.
Но все вышло по-другому: годы спустя вихрь Октябрьского переворота смел и псаря Якова, и его собак. А лошадям повезло. Пролетарская революция их пощадила: они сохранились.
Без лошадей жизнь показалась бы Михаилу обедненной, лишенной живой, нерукотворной, красоты мира, хотя любовь к ним возникла еще в детстве – на Аничковом мосту, у четырех бронзовых коней Клодта. Может быть.
Брянское селение Локоть не только обитавшими в соседних лесах волками да медведями было известно, но и своими лошадками: еще в 1895 году,
