тебя успокоить, – запив квасом последний кусок бутерброда, прервала ее Евгения, не дав закончить мысль, – я в понедельник собираюсь, ну во всяком случае собиралась до общения с тобой, писать заявление об уходе, и личная жизнь у меня по-прежнему по нулям. Сразу отвечаю, пока ты не спросила, почему увольняюсь. Отвечаю. Мне не нравится, что без моего спроса копаются в моих вещах и пользуются ими. Как это ни смешно звучит, но я брезгливая; мне не нравится, когда роются в моих документах, вскрывая мои папки в компьютере, и даже не думают извиняться, когда попадаются на этом; я испытываю «испанский стыд», когда мне лгут в глаза, даже не заморачиваясь, чтобы ложь хотя бы немного походила на правду, мол, и так пройдет, типа «пипл схавает»; мне не нравится, когда меня унижают по поводу и без повода…
– Тебе сразу говорили, что ты там не приживешься, – не дала ей закончить Дарья и залпом опорожнила свою чашку. – Из стаи белых ворон выбивают первыми, если свои раньше не заклюют. Ты еще долго продержалась. И какие планы? Если, конечно, не секрет?
– От тебя, и секреты? Шутишь? Вот и нет никаких планов, – мрачно улыбнулась Женя и потянулась за новым бутербродом, – пока обнадеживает одно, вижу свет в конце тоннеля…
– Положи бутик, и хватит трескать, – Дашка шлепнула ладонью по зависшей над тарелкой с бутербродами Женькиной руке. – Про свет в конце тоннеля – это, конечно, здорово, но смотри, как бы он не оказался светом идущего навстречу поезда. Но, в общем, мы с тобой молодцы, быстро со всем расправились: я с личной жизнью, ты с работой! Не, действительно, просто красавы! Столько лет складывали свою жизнь по кирпичикам, а потом – раз – и даже фундамента не оставили. Крутые мы с тобой.
– Ага. Даже спорить не буду, – согласилась Евгения, с демонстративной тоской глядя на бутерброды. – Дашь, а ты своего, ну если вдруг он надумает вернуться, «поймешь и простишь»?
– С чего бы это он возвращался? – у той от удивления округлились глаза, – а потом, в моих правилах решать проблемы по мере их поступления.
– Мудро, очень мудро, а главное, доходчиво и исключает возникновение новых вопросов и дальнейшее развитие этой темы.
– Э, барышни, – в полуоткрытой двери появилось пурпурное, как зрелый украинский помидор, лицо Степаниды, – не хочу вас э… не знаю, шо прямо сказать – чи пугать, чи расстраивать, но бани сегодня нэ будэ… Дело, як бы то сказаты мягче… Ну, там в бане, ну не в самой бане, а в предбаннике лежит труп… и он того, еще теплый, но мертвый, пульса нет и много крови… Степанида как-то горестно вздохнула и тяжело осела на стул, стоявший возле двери.
– У тебя руки в крови, – громко сглотнув горькую слюну, нервным шепотом произнесла Евгения, – это ты его… того…
– Ни, це я пульс у него шукала, – ответила Степа, с удивлением рассматривая испачканные руки, – вот недавно цего там не было, а теперь вин там е.
– Это нам с тобой, Женечка, «до кучи», – в украинской тональности добавила Дарья, медленно
