вот требовательно кричит посреди ночи, вот сосет молоко, вот ест кашу…
Незаконнорожденная, официально не признанная, внебрачная. Пригульная. Безотцовщина. В свидетельстве о рождении: в графе “отец” – прочерк. Отчество – придуманное, ненастоящее, неправильное. И лишь имя – невероятное и красивущее.
Девочка появилась на свет в мае, одиннадцатого числа, но фактический отец – ни сном ни духом. А мать… Мать оставила позади все свои мечты, среди которых, скажем прямо, не наблюдалось ни одной высокой! Ни розовой, ни голубой, ни золотой, ни хрустальной. Ни одной возвышенной: все, как на подбор приземленные, сероватые, как будни. Примитивные женские мечтания, в каждой из которых обязательно присутствовал он: "Был бы милый рядом, ну а больше ничего не на-а-до". Кстати, именно эту песенку она и пела, принимая бодрящий душ. Пела радостно в тот самый момент, когда он оставлял ключ с поцарапанным пластмассовым сердечком на коридорной тумбочке и подленько прикрывал за собой дверь.
Топ-топ-торопливо сбегая по лестницам и хлопая дверью, сам того не зная, он растаптывал все ее мечты. Ритмично, бездумно, на бегу. Безжалостно. Одну за одной. Растоптанные мечты восстановлению не подлежат: их не слепить заново. Да и что уже слепишь, если он так предательски-бесшумно закрыл дверь, даже не попрощавшись? А без него и не мечталось ни о чем. И ни во что не верилось – ни в Бога, ни в черта. Только наливалось и выпивалось: “…ну а больше ничего не на-а-до”.
Отныне она – мать-одиночка. Моет полы в проектном институте. Остальное время заливает горе все тем же дешевым вином, которым она раньше запивала свою стеснительность в предвкушении счастья. Махнула на себя рукой, совсем не пытаясь что-то исправить в своей жизни: "Как есть, так и есть. Судьба, знать, такая: мыкаться". И дочь, значит, ее майская, – Гортензия, тоже всю жизнь будет мучиться (народные приметы в этом вопросе проявили полное единодушие с матерью: “В майские дни кто рождается, тот всю жизнь и мается”).
Сняв розовые очки быстрым жестом, Арина Измотова срывала злость и обиду на дочери: “Чего орешь, горемычная? Заткнись уже! Соси свою соску, сучья дочь!”. Весь свой женский ворох из обид и раздробленных на мелкие осколки грез, она с каким-то странным остервенением бросала в маленький беззащитный комочек, состоящий наполовину из ее плоти, ее крови. Но это неважно, ведь другая половина – его, этого козла, который испарился вмиг. Вот ведь гад! Гад, гад… Очаровательный гад, шалопай по жизни и… по отношению к женщинам.
Девушка вышла из ванны – обернутая в мягкое махровые полотенце, пахнущая купленными на последние деньги духами (“Аромат свежести с хвойными нотками – как он любит”). По две капли на узкие запястья, по капельке за слегка оттопыренными ушами, немного на еще влажную узкую ложбинку между грудей и чуть-чуть на мокрые золотистые волосы. Она готова!
Юной наивной девятнадцатилетней рыжеволосой нимфе не терпелось сказать ему что-то наиважнейшее. Сообщить невероятную
