и пить. Он явился мне, молодой, но уже ощутивший первые симптомы той грозной душевной болезни, которая не отстанет до конца. Клара, 8 детей, ноты, книги и безумие – все уложится в оставшиеся 19 лет. Когда мне плохо, я вспоминаю его, его пальцы, и это помогает. (Галлюцинации у меня не частое явление, они не беспокоят, и я отношусь к этому без страха. У всех есть какое-то свое отклонение от скучной нормы.) Но то, какими глазами, и без того огромными, смотрела на меня Ханна, подсказало мне, что отклонение от скучной нормы на сей раз оказалось слишком далеким, и я поспешил вернуться к стандартам.
– Гарри, у Вас такой странный взгляд, у Вас…
– У вас тут водятся привидения?
– Кто?!
– Призраки.
– В ресторане?!
– Это сейчас тут ресторан. А дому лет 300-400, несомненно. Эти стены помнят столько всего, но молчат. Почти всегда. Почти.
– Пусть молчат, я хочу послушать Вас. Я хочу узнать о Вас все.
Она говорила тихо, в голосе слышалась какая-то растерянность и удивление. Первый скрипач тянулся серебряной шевелюрой на звуки ее голоса, уши его торчали по-собачьи в тщетной попытке услышать хоть слово. И казалось, что он может сейчас залаять от злости. Мне было искренне жаль коллегу. С другой стороны, подслушивать некрасиво.
– Вы чудесный скрипач! – устремила свой бокал в мою сторону концертмейстер виолончелей, сочная дама под сорок, чем-то мне напомнившая самую яркую и талантливую немку на российском престоле. – Я влюбилась в Ваш звук, в то, как Вы преподнесли нам сегодня нашего Моцарта. Может быть, он и сам со мной согласен, да.
Она объяснялась в своих чувствах к Моцарту и отчасти ко мне еще целых пять минут. Моцарт – бог, звенело в ее немецкой речи, родной для Амадея. А в моей голове почти стихийно проходило расследование генеалогии моей галлюцинации. Моцарт – первый свободный музыкант, пославший крепким словом всех господ, весь средневековый уклад и потому бедный, несмотря на потрясающую продуктивность и качество музыки. Бедный, но не терявший надежды на успех. Смерть помешала, не успел. Мой гость – символ свободы музыканта, и в этом логика его появления за столом. И еще даты: цифры, числа, протягивающие тайные линии от одного к другому. А цифры сильнее смерти.
Весьма чувствительное касание изящной туфельки, скрытое от всего мира, вернуло меня в реальность. Я расценил его как сигнал к побегу от яств и лестных слов к свободе совершения восхитительных безумств. Мимо туалетных комнат, гардеробной и швейцара в распахнутые двери отеля за нерешительно улыбающейся Ханной, спешащей опередить возможную погоню!
– Быстрее, Гарри, – прострочила она тридцать вторыми, нажимая на кнопку на брелоке. В ответ мигнул фарами серый внедорожник БМВ. – Прыгай в машину, за нами гонится весь оркестр!
Прекрасная амазонка за рулем машины, под капотом которой табун жеребцов и кобылиц – это впечатляет. Ханна ехала быстро,
