время голову ломал, ломал до боли физической… и почти до сумасшествия, и над чем, сам не знаю. ‹…› я почти что с ума сходил, не мог ни на чем остановиться, все исчезало, все плыло, и я чувствовал, как жизнь у меня из-под ног уходит. Мне горе, что не только я в целом, но и моя психика сама по себе раздвоилась. ‹…› я не могу ни на что смотреть, потому что у меня в психологическом смысле в глазах двоится, и, что главное, двоится так, что в мухе вижу я и муху, и слона. Уж право, не с ума ли я схожу? Одна надежда, что, кажется, сумасшедшие не сознают своего сумасхождения.
Идеал отдыха для меня – это лежание в жаркий день, в тени, под деревом на сене с «Тремя Мушкетерами».
…я распадаюсь, растворяюсь, исчезаю, остаются только обрывки мои.
Я утвердил все и все отверг ‹…› Все игра, и даже мысль об этой игре – игра, и жизнь игра, и игра – жизнь. Игра и жизнь – стороны одной медали, но стороны разные, и вся задача человека в том, чтобы или на жизнь смотреть, как на игру, или на игру, как на жизнь, достигнуть покоя, нирваны. И вот в этом-то последнем, в созерцании науки-игры как жизни, как всего, я вижу спасение свое. Буду играть, но не думать, что играю. Эта та же прекрасная, единственно, мне кажется, верная мысль, которую я высказал еще довольно давно в этом дневнике в стихах:
Да, в жизни умереть
Вне ж жизни бурно жить
Вот цель моя, вот все мое стремленье.
Буду я ученым, буду, как и теперь, всем недоволен, умру, быть может, совсем, а может, и нет, и на этот счет у меня есть сомнения. ‹…› В конце концов, кем не кем, а как-нибудь жить придется, а потому пустим свою ладью по тому течению, которое первое ее подхватило. ‹…› пусть нашим девизом будет
Вниз по матушке по Волге
без руля и без ветрил.
Амен.
…не то чтобы я упал откуда-нибудь или вообще чем-либо переменился; переменилось меня окружающее. Как будто бы стоял я уже на самой верхушке горы и надо мною были только облака, остальное все расстилалось под мною. Да, со мной ничего не сделалось, но облака-то вдруг растаяли, и я увидел над собой высокие непроходимые кручи, в сравнении с которыми высота, на которой я нахожусь, казалась смешной. Вот тут и надо представить соединение в одном лице еще не ушедшей психологии владыки, а с другой вновь появившейся психологии младшего дворника. Я чувствую, что мне необходимо делать, трудиться, заниматься как лошади.
…только теперь понимаю истинный смысл трагедии человеческой, заключающейся в том, что «там лучше, где нас нет». Я понял, что источник человеческого пессимизма совсем не в невозможности достижения чего-либо, а в том, что достигнутое теряет свое значение. ‹…› Ничего не достигать, а только стремиться, вот, как видимо, основное правило счастливого скептицизма. Достигнутая цель – источник всякой тоски, меланхолии и т. п. Всегда там лучше, где нас нет…
