ртуть.На боку туман подсыхает, спит.
Синяя глина.
Озеро.
Идеальный ноль.
Сфера вне сферы.
Логические орбиты.
Идеи гнезд.
Циркуль, теряющий траекторию: площадь агонизирует в зигзаг – это осадок на дне числа, собираясь цепью из пыли и гари (украденный воздух, клочья, расшитые вороньим зрачком, окна негатив, будто содрать то, что дарит всему двойника – так бесплотный массив, несхватываемый ловушками времени, повторяет миры в мгновенном стирании, как эхо, удаляясь, вытаскивает оси из каркаса, что теснил контуры крика, оставляя петлям их пустоту), размыкает сцепленные руки, разводящие стрелки в диаметр: не смыкается нить вокруг живущего сном нектара в диск пчелы, повиснув концами острыми, как жало, над золотистой фольгой, выстилающей местность.
Продери проломы в застывших,
непроницаемых кольцах: мотки времени – дорога.
Калитка соткана, но шум нараспашку.
Упасть в паутину подзорную.
Из пепла слушает необдуманный взмах, экранирует рука:
циферблат в язвах нити нагревает,
чтобы обрушить переболевшее трудом полотно.
Что определяет цела ли скорлупа? – по холоду речного камня, паратаксис, воздух за бетонной стеной (иногда я так думаю о…), или его движение выдавливает слова из предложения, которое мысленно, в неразличимость, произвол, кипящий днем, что на стальных канатах растянут, дрожит зрачок берега перед наводнением – он: рассечение, ночь, притаившуюся между следов на мокром песке – успей между капель вплести волокно в гриву восточного ветра, связать дорожке, тропинке стеклянной слезы шарф речного огня: окно раздевает моего двойника до телепомех, само раздеваясь, объятиями игровых родников, как падает полдень плашмя на кухонный стол, потом на тетрадь – вода: так спит огонь на левом боку от свечи, и строчка ликует свой первый ландшафт, на грязь опадая.
Разобран полет бабочки, отражается на бумаге:
туман заикается, когда птица отмыкает смолу в накатанном листе.
По ту степень струй себя раскрывает сечение:
морфемный дождь.
По ручьям точки сверять: наборной зуд.
Говорят, что были глаза,
которыми он не посмотрел ей в лицо.
Разгребали золу полярного зноя:
в пятнадцать ветров сгоревших имен —
дома костенели.
Дул снег в раскаленный холод, проносил по слогам порошок,
как бумага цифры.
Каштаны теряли тени:
Цепи бегущего цвета.
Луч от кожи до кожи:
трава – молекулы скорости.
В шёлк кричит кукла, небо вскидывает прядь – смахнуть металлических мух, разогнанных добела: изголодавшаяся материя принимает то, что застряло в кавычках, будто черепица – на грани огня – отсвечивает письмом, но читается – «нора»: домой произнеси по костям, сложив ветвления цифр и взгляд, недоспевший к лицу, той, что ад впишет в кукольный дом, чью поверхность выносят на спинах маковые дети – шипы сновидений – к играющей смолами синеве.
Конец
