район по местам происшествий. В спальном микрорайоне не было квартиры, которую бы не "обнесли". В ОПС "Уралмаш" были разнарядки для каждой группы воров: столько-то квартир в неделю, "заслуги" каждой такой бригады исчислялись сотнями.
Мы проводили беседы с населением, разъясняли в каждый выезд… в конце концов перестали возвращать найденное имущество до смены замков входной двери (супермодные тогда – гаражные я лично спокойно открывала любой отверткой).
А еще амнистии каждые два с половиной года примерно. Только всех переловишь/посадишь, уже выпустили. Мы складывали справки-характеристики на каждого жулика в отдельные папочки, чтоб снова не собирать.
Тогда же наш мудрый начальник следствия сделал группы по направлениям. Наша, квартирная, была из четверых следаков: один сидел на всех бесфигурантных делах района (их было по 200-300 в месяц), мы трое "штамповали" дела с задержанными уже жуликами в суд. Конвейер, результат которого зависел от добросовестной работы каждого, в большой степени от бесфигурантника, который ежедневно, методично и последовательно должен был работать по каждому делу, не запуская, потому что потом не разгрести. Наши, когда 20, когда сорок ежемесячно, без его кропотливой, бумажной в основном работы, невозможно было бы в строго отведенные сроки направить в суд.
Работа была практически круглосуточной, кабинет, как основной дом. Мы, стажеры, еще и институт умудрялись посещать, сдавать зачеты и экзамены.
Зато разграничение квалификаций деяний по УК шло легко, изучаемые нормы УПК вплетались в ежедневную работу и помнятся спустя десятки лет, и криминалистика на практических примерах обсуждалась с преподами на равных.
Отличное знание УПК очень помогало выходить "в плюс" из затруднительных ситуаций, тот процессуальный кодекс был составлен как песня, и без труда цитировался с любого места.
С гос.экзаменов меня в кабинете или СИЗО обычно ждали адвокаты с жуликами – знакомиться с томами дел.
Ибо теория теорией, а на практике, например, тот же допрос уже вызывал затруднения: как разговорить человека, который говорить не хочет, или зажался, или стесняется, или плохо помнит события…
Свой самый первый допрос, правда он был в ознакомительную еще недельную практику, помню и сейчас. Я осталась одна в прокуратурском кабинете на полдня, должны были прийти трое свидетелей убийства, которых мне предстояло попытать уже просто для массовости (их всего 30 штуков там было). На мое счастье пришел только один свидетель. Он плохо помнил события, ввиду сильно нетрезвого состояния, краснел, смущался… Я пытала его часа два. Оба устали ужасно. В протоколе допроса отразились пять (!) внятных строк. Грызла я себя знатно – за неспособность, а вернувшийся к концу дня следак одобрил: несмотря на мое неумение вести допрос, нужные слова в протоколе были, и оформлен он был правильно – нас хорошо учили. Жалела я, что "разбора полётов" не было, а моего опыта для нужных выводов не хватало.
Много позже и после курса криминалистики я уяснила непреложное:
