уточнил Тиландер, хотя его мы уже обговаривали. В свое время я мечтал на Лазурный берег Франции. В той жизни этого сделать не удалось, но в этом мире вся планета практически принадлежала мне.
– Ориентир на Марсель, Герман.
– Хорошо, только ты неправильно назвал город, – в глазах американца плясали огоньки.
– Марсель, как его еще называть? – я искренне удивился.
– Предлагаю его называть Макселем, в честь того, кто по праву главный на планете, – Тиландер не шутил, его лицо оставалось серьезным.
– А Париж мы назовём Германиком? – вернул я шпильку.
– Зачем? В честь меня и так названа целая страна в старом мире – Германия.
– А ты изменился, Герман. Помню, ты был немногословным, даже немного замкнутым, когда попал сюда. А сейчас шутишь, подкалываешь, матросов гоняешь матами. Я столько ругательств на русском не знаю, сколько ты.
– Я их модифицирую, Макс, – американец реально развеселился, – в русском языке любое слово можно сделать матерным, если есть желание.
– А в английском нет?
– А что в английском? – Тиландер пожал плечами, – одно знаменитое «fuck». То ли дело в русском: только член можно назвать двадцатью способами, а вагину так вообще сотней слов.
– Да, Герман, ты походу больше русский, чем я, – весело отозвался на его философские размышления.
– Не русский, Макс, а Рус. Русские, американцы, французы, арабы остались в той Земле, откуда мы родом. А здесь есть всего три нации: Русы, кроманьонцы и неандертальцы.
– Ты забыл карликов, – Бер, внимательно слушая наш диалог, ввернул фразу.
– Карлики – неандертальцы, – невозмутимо парировал американец.
– А почему не кроманьонцы, – мне стало любопытно, как он выкрутится.
– Они светлокожие, и у них внешнее сходство с нашим Санчо, поэтому он так с ними игрался. – На минуту я даже опешил: а ведь есть сходство в чертах лиц.
«Они хорошие, из нашего народа», – больно ворвалась в голову мысль Санчо, лежавшего рядом с закрытыми глазами.
«Поэтому ты не почувствовал в них опасности», – сквозь боль послал ответ.
«Да».
«И дал бы им убить меня, потому что они из твоего народа?», – не удержался от подколки, а спустя мгновение чуть не скорчился от боли из-за потока разгневанных и обиженных импульсов неандертальца, смертельно обиженного моим вопросом.
– Макс, Макс, что с тобой? – открываю глаза. Я лежу на палубе, а надо мной обеспокоенные лица Бера, Тиландера и парочки матросов.
«Прости Макш, я случайно», – голос Санчо преисполнен печали и отчаяния.
«Все нормально, сам виноват, глупости не следовало говорить», – кряхтя поднялся на ноги.
– Все нормально, просто немного поговорили с Санчо. Бер, остынь, это всё моя вина, – осадил сына, глаза которого
