меня преследовать, то я тебя так достану философией, что будешь гореть и исчезать в огне каждый раз возникнув возле меня! Это тебе не церковные просфоры тырить, или красть икону и псалтырь. Со мной шутки плохи! Ибо шутки твои со мной грехи твои лишь умножат! Проваливай-ка ты в Жёлтый дом к Жёлтому дьяволу – там тебе будет уютней! А хочешь, так в Белый дом к инвалиду Рузвельту, который считает, что всё чему его учили было неправильным; вот ты и учи-морочь голову ему, у которого «не все дома», своими «Университетами»! Уверяю тебя, что даже за связь с дьяволом Бог тебя простит, но не за гадости мне, ибо я ухватил Бога за бороду и диктую Ему свою волю, по сравнению с которой, ницшеанская «Воля к власти» – детский лепет и каприз!»
Желчно посмеявшись над призраком, Богом, Рузвельтом и Ницше, Ильич всё же смилостивился, и мысленно отдал должное последнему: «Я, в отличие от Ницше, индийской коноплёй не баловался, для меня эта трава хоть не расти! А потому, на трезвую голову, пропустив сквозь сито моих интересов идеи ницшеанства, и отбросив ненужное, а нужное развив; я подковал: Адольфа, Гесса, Бормана, Розенберга, Геббельса необходимыми, на этом этапе исторического процесса, развитыми мной идеями ницшеанства. Но, сколько я себя знаю, в моей душе нет двойной морали! В моей душе, от младых ногтей, только один тип морали – мораль господ: высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое состояние души (духа)! Ради такого состояния можно пожертвовать и богатством (большим материальным состоянием), и самой жизнью! Строгость и суровость по отношению к самому себе – основа морали господ! А рабская мораль, при которой человек проявляет малодушие, мелочность; унижается, с покорностью снося дурное обхождение с ним, ради своей выгоды, жаждет мелкого счастья и наслаждения, у меня никогда не было и не будет, залог тому моя величайшая гениальность!!! Людишек же с рабской моралью, на ступеньках социальных лестниц, снизу доверху – что куриного помёта на насестах в курятнике! Что касается призрака, то он, на мой взгляд, и вовсе аморальный тип! К моему счастью, его подлая бурная атака в спину мне закончилась для меня отнюдь не моральным падением; и не могильным, и не прочим провалом! Атаки же упыря Богданова необходимо и вовсе избежать, ибо она может быть для меня куда более опасней, чем его шахматная „атака Гроба“! Быть упырём от его укуса – для меня мелковато! Уж лучше я буду пить кровь своих врагов в переносном смысле, а в прямом смысле: выпускать из них кровь, до последней капли, войной, мировой революцией, террорами и репрессиями – в любое время суток, и в таких объёмах, которые упырям и не снились, и которые они не выпьют и за тысячи лет! Ибо эти объёмы гораздо больше того, что испил и пролил кровопийца Чингисхан!»
Вспомнив, что и у стен есть уши, а призрак на «ты» со стенами, Ильич не удержался от устной речи: – Проницательный критик Корней Чуковский в книге «Две души М.
