нет!! Я не дам этим подлым мыслям одолеть меня, мои чувства к Елене!! Она – особенная, а моя любовь к ней – исключение из общих правил!!! Кровать с ней, для меня желаннее любого кресла и трона! Я готов отстаивать своё прекрасное сокровище до конца, даже если бы пришлось выдержать осаду, превосходящую по длительности осаду Трои! Нет уж, батенька Иосиф, меня отсюда никаким „троянским конём“ не выманишь! Дудки!!! Сам чисть эти „Авгиевы конюшни“ Советской России!!! Смывай их потом и кровью строителей твоих каналов, реками крови массовых репрессий!!! Ты воссиял Сеяном, посеянным мной, но тот Сеян даже с Тиберием не сумел толком совладать, а тебя-то я бы мог плевком погасить, но ты и плевка моего не стоишь! Тоже мне, выдумали лозунг: „Сталин – это Ленин сегодня!“, спутали Божий дар с яичницей! Впрочем, в голодной Советской России, и яичница – Божий дар! Конечно, иной раз меня подмывает тряхнуть стариной, и обновить весь этот „мир голодных и рабов“ великими потрясениями: сделать голодными и рабами господ, и дать вкусить их голодным массам! Но я с этими желаниями, хотениями и помыслами борюсь, и Елена мне в этом здорово помогает! Для меня этот остров уже не Капри, а остров Святой и Прекрасной Елены, в отличие от острова просто „Святой Елены“ – последнего печального места ссылки Наполеона Бонапарта!» – подумал, стоя на берегу и вглядываясь в величественное пространство моря, Ильич. Казалось, что морская даль сливается со светом садящегося на горизонте солнца в безбрежный космический океан! У берега, в тёплой, как парное молоко, воде, будто резвый дельфин, плавал беззаботный Чиччо.
«Я тоже в юности недурно плавал, но потом, увы, стал утопистом! Слава Богу, что здесь мне удалось всё же выплыть, в отличие от „утописта“ Бонапарта, сосланного на чужое и чуждое ему „святое“ место! Уж лучше ему было погибнуть на поле брани, чем средь морей лжи, клеветы, брани, предательства и прочей грязи, которые с него не смог смыть и Атлантический океан!» – вздохнул Ильич, и перевёл свой взор в сторону Неаполя, и остановил его на Везувии, «адской вершине, водружённой среди рая», как метко заметил Гёте. Ильич вспомнил, как в 1908 году они с Горьким побродили по руинам Помпеи и, совершив восхождение на вершину Везувия, заглянули в его кратер и почувствовали, как дышит старый, неуспокаивающийся вулкан.
«А ведь это мы с Горьким вдохнули тогда в Итальянские недра буйный революционный дух, от нас исходящий! Да так, что в конце того же 1908 года в Италии произошла страшная трагедия: древний город и порт Сицилии – Мессина был разрушен сильнейшим землетрясением, более половины жителей города – свыше 80 тысяч человек погибли под руинами! Горький тогда, чтобы как-то загладить свою вину, перевёл крупные суммы денег: своих и чужих пожертвований из России, на помощь пострадавшим. А я тогда вины своей не осознал, ибо готовился к тому, чтобы разрушить старый мир до основанья, а затем построить наш новый мир! А теперь вот краснеть
