в том, что он так хотел, просто не умел иначе.
…Часы пробили семь, густая темнота за окном проредилась сотнями зажженных окон, новорожденная луна катилась к горизонту.
Так было и тогда, когда Миля умерла.
Тот день он помнил как в бреду. Рано утром позвонил отец и каким-то заигрывающим, даже казавшимся нелепым для него, голосом спросил нечто дурацкое и очевидное, ради чего, возможно, даже звонить-то не стоило. Разбитым яйцом тёк мартовский проспект, в синем небе горел буйный огонь, витрины стреляли солнечными бликами, и черные снежные холмы плавились на тротуарах. Эти воспоминания слепили глаза настолько, что, будучи сейчас, зимним утром, с своей квартире, Константин невольно зажмурился и сильно наморщил лоб. А дальше в памяти всплыл вечер, какой-то обыденно спокойный, когда, казалось, затихло всё, и даже звезды сонно едва мерцали сквозь молочную дымку раннего вечера. И в этой тишине зашла в кабинет Миля, повесила на крючок пальто и осталась в легком винтажном платье. Она обняла Константина, и трогательная нежность разлилась по ее губам, веки сомкнулись, а щеки вспыхнули застенчивым пламенем. И на секунду показалось, что растаяла обыкновенность, что миг превратился в вечность, а рай стал вполне осязаемым не местом, но состоянием. Впрочем, как и всякий рай, этот оказался потерянным.
Иногда долгими зимними вечерами, когда, глядя в безбрежное море темноты за окном, нужно верить не глазам, а часам, Константин вновь и вновь по секундам перебирал события того дня. Спустя всего полчаса, которые тянулись так медленно, как может только разлитое моторное масло, он, как обычно, ожидал сигнала из операционной, должны были сообщить, что пациентка готова. Нервничая, конечно, больше привычного, но все же не ожидая никаких осложнений, он мерно расхаживал по кабинету и смотрел в окно, в тихую даль простуженного весной неба. Почему-то долго не приглашали и он, не вытерпев, в одно мгновение влетел в операционную, бросил на анестезиолога огорошенный взгляд, но тот встретил его испуганными глазами и растерянно залепетал что-то про миастению, про то, что такое случается, правда очень редко, но бывает…
На столе лежала Миля, был слышен глухой монотонный звук кардиомонитора.
Сердце мигом осиротело. Он смотрел на маску смерти, застывшую на лице любимой, и видел в ней свои черты, словно это его лицо сейчас окаменело, словно его горбинка прорезалась на ее носу и приобрела синеватый цвет. Он, как зверь, бросился к Миле, нужно было схватить уходящие секунды, вцепиться в них зубами и не отпускать; руки дрожали и казалось, что еще можно все изменить! Какая-то детская надежда на скорое чудо овладела его мыслями, он обвел палату потухшим взглядом. Но никого рядом не было, только он и насмехающаяся над ним смерть, которой он готовно отдал бы все и всех, лишь бы Миля не умерла, он так хотел выпросить ее еще на вечность. И в операционной будто затряслись стены от смертельного хохота, страшного и злого. По венам растеклось убийственное чувство покинутости, он
