style="font-size:15px;"> – Вы думаете?
– Что-то предательское. Впрочем, дело ваше.
Три ночи Остроградский провел у тети Лизы, дворничихи, служившей в том доме на Петровке, где он жил до ареста. Это было небезопасно, хотя из прежних жильцов почти никого не осталось. Но у тети Лизы был общий ход с лифтершей, и незнакомый человек легко мог обратить на себя ее внимание.
Остроградский был осужден без конфискации имущества, при аресте забрали только шкатулку с письмами и несколько книг. Теперь тетя Лиза отдала ему старую байковую пижаму, патефон и медаль имени Семенова-Тян-Шанского, которую он получил еще до войны. Пижаму и патефон Остроградский тут же ей подарил, а красивую медаль положил в портфель. В портфеле он носил бритвенный прибор, полотенце с мылом, два блокнота с перенумерованными лагерной администрацией страницами и письма Ирины.
Он много успел за эти дни. Он подал заявление о пересмотре дела, и заявление приняли. В 1954 году приговор выглядел неправдоподобным: в числе прочих преступлений Остроградского обвинили в том, что он назвал роман, получивший Сталинскую премию, «дамским рукоделием».
Он побывал у старых знакомых. Одни, как Крупенин, боялись его, другие искусно скрывали страх и даже храбрились, но неуверенно, нервно. Валька Лапотников, которого он знал со студенческих лет, сказал ему: «Ты, брат, на меня не рассчитывай, я теперь сволочь!» – и предложил денег. Остроградский засмеялся и взял.
Но были другие, встретившие его с непритворной радостью: Кульчицкий, Лепестков, Баева, которых он оставил аспирантами и даже студентами.
Миша Лепестков из неуклюжего юноши превратился в неуклюжего мужчину, не переставшего стремительно двигаться плечом вперед, цепляя землю ногами. Его спокойствие поразило Остроградского.
«Вот куда пошло, – подумал он, слушая ровную речь Лепесткова и глядя на его лицо с подернутыми дымкой глазами. – Эти своего добьются, пожалуй!»
От тети Лизы Остроградский переехал к нему на Ордынку. Впервые после ареста ему удалось наговориться вволю о том, что больше всего волновало его, – о науке, о положении в науке.
Положение было совсем другое, чем в 1948 году, хотя укоренившаяся привычка оглядываться, говорить шепотом, не доверять друг другу, инерция страха еще продолжалась.
– Но, как известно, согласно закону инерции, тело сохраняет состояние движения, пока приложенные силы не заставят его изменить это состояние, – сказал Лепестков.
– А силы приложены?
– По-моему, да.
Он упомянул о казни Берии.
– Вы знали?
– Еще бы! В лагерях всё знают.
Но Лепестков рассказал о Берии с такими подробностями, о которых в лагерях не знали.
Они заговорили о факультетских делах, и Остроградский даже хлопнул в ладоши, узнав, что декан П. исключен из партии и уже давно не декан. Генетика не то что разрешена, а как бы самопроизвольно возникла.
– А с неделю тому назад был разговор и о вас.
– Где? По какому поводу?
– В этой комнате.
