более и более как на урода. Обед не кончился, а он ее уже выпроваживал.
Чжу обманным для мужа образом забиралась в комнату Бао-дай и запирала дверь на засов. Хуну всю ночь негде было, так сказать, себя увлажнить.
С этих пор Бао-дай возненавидела Хуна и при встречах с людьми сейчас же начинала жаловаться на него и поносить. Хуну же она становилась все более и более противна и выводила его из себя. Мало-помалу он стал доходить в обращении с ней до плетей и розог. Бао-дай разозлилась, перестала заниматься собой и нарядами, ходила в рваном платье и грязных туфлях; голова у нее была вроде клочьев травы, так что уже нечего было считаться с ней как с человеком.
Хэн-нян однажды говорит Чжу:
– Ну-с, как тебе кажется мой секрет?
– Основная правда, – отвечала Чжу, – конечно, в высшей степени очаровательна. Однако ученица могла идти по ней, а в конце концов так и не познать ее. Вот, например, что значило, как вы говорили, «дать им полную волю»?
– А ты разве не слыхала, что человеческому чувству свойственно тяготиться старым и восторгаться новым, уважать то, что трудно дается, и не ценить того, что легко? Муж любит наложницу, это не обязательно значит, что она красива. Нет, это значит, что ему сладки внезапные захваты и манят счастьем трудно дающиеся встречи. Дай ему вволю насытиться, и тогда жемчужины, скажем, и деликатесы и те надоедят; что ж говорить о похлебке из лопуха?
– А что значило: сначала замараться, а потом блистать?
– Ты отстала и не была на глазах; ему казалось, что наступила долгая разлука. Потом вдруг он увидел тебя в пышной красоте – и это было для него то же, как если б ты только что появилась. Смотри, например, как бедный человек, который вдруг получил рис и мясо, начинает смотреть на грубую крупу как на безвкусицу. Притом же ты ему не легко давалась – и вышло, что она-де нечто старое, а ты новость; она дается легко, а с тобой трудновато. Это ведь и был твой способ поменять место жены на наложницу!
Чжу это очень понравилось, и обе стали задушевными подругами на своих женских половинах.
Прошло несколько лет. Вдруг она говорит Чжу:
– Мы обе с тобой чувством своим словно одна. Я, конечно, должна была не скрывать от тебя своей жизни и давно уже хотела тебе ее рассказать, но боялась, что ты потеряешь ко мне доверие. Теперь же, перед своим уходом и на прощанье, я решусь сказать тебе все по совести. Я, видишь ли, лисица. В молодости своей мне пришлось пострадать от мачехи, которая продала меня в столицу. Муж мой, однако, обращался со мною великодушно и хорошо, так что я не решалась сейчас же с ним порвать и вот в полной любви дожила до сего дня. Завтра мой старик-отец начнет отделяться от своего трупа[62], и я пойду его повидать и больше сюда уже не вернусь.
Чжу схватила ее за руки и принялась горько вздыхать. Рано утром она отправилась повидать ее, но весь дом был в крайней тревоге и в смятении: Хэн-нян исчезла.
Автор этих странных историй сказал бы при этом следующее:
