ручки и повели, почти понесли ее до ближайшей остановки автобуса, которая оказалась совсем рядом.
Как мы доехали, как разбрелись по своим этажам и комнатам, признаюсь, не запомнил. Было смутное ощущение, что я нырнул в постель, как ныряют ночью во время купания в ласковую черную воду… Возможно, были какие-то счастливые сны, но я тех снов не запомнил; а когда проснулся, были сумерки, мне показалось, что я успел лишь сомкнуть и разомкнуть глаза.
Решив почему-то, что пора ужинать, я спустился на первый этаж и лишь там сообразил, с чужой помощью, что за окном уже сумерки следующего дня, а значит, я проспал беспамятно от заката до заката ровно двадцать четыре часа.
Остальные, кроме вечно бодрствующего Адольфа Шапиро, спали еще дольше, они в тот вечер вообще не появились и даже на завтраке следующего, уже третьего утра.
Встретились мы в обед, и особенно хороша была Диночка, она продолжала находиться в том самом необычном состоянии, в которое погрузилась два дня назад, что позволило неистощимому на выдумки Шапиро тут же продолжить игру, хотя и на новый лад.
Он с самым серьезным видом пересказал Диночке о ее недавнем, но таком, извините, неожиданном поведении… О пьяном дебоше в автобусе, о том, как приставала к пассажирам и почему-то требовала у них кошелек, а потом решила соблазнить водителя, села к нему на колени, мешая рулить, и автобус, вы представляете, огромный автобус с людьми, едва-едва не свалился в пропасть!
В знаменитой кинокомедии Гайдая студент Шурик, попавший впервые на Кавказ и хлебнувший, как и мы, лишку винца, спрашивает в милиции с испугом: «А замок… Тоже я разрушил?»
То же было с нашей Диночкой. Шапиро специально попросил ее спуститься на первый этаж, за руку привел к мраморным ступеням у входа и продемонстрировал огромную трещину, но не упрекал, а только смущенно качал головой, мол, вот до чего можно набраться и не помнить, как, схватив тяжелую железяку, колотила ею о мрамор, высекая из камня искры…
Диночка лишь всплескивала руками; она и верила и не верила, заглядывая нам в глаза, но мы были, как говорят, на уровне замысла, имея под рукой такого блистательного режиссера, как Шапиро.
Мы по-заговорщицки оглядывались, поднося палец к губам и показывая всем видом, что никому ничего, конечно, не расскажем по своей воле, ну разве если будут допрашивать в милиции… И про автобус, и про лестницу, и мраморную вазу, и про зеркало… Ну, которое в лифте…
– И – зеркало… я? – спрашивала она, пугаясь.
На что Шапиро железным голосом отвечал:
– Диночка, мужайтесь… Это не все!
– А еще… Что? – Она бледнела, и огромные черные ее глаза становились влажными.
– Лучше не спрашивай! – произносил трагически Шапиро и красноречиво разводил руками.
– Все равно гуляем, – хором добавляли мы.
Закончился семинар. Мы разъехались. Как любил говаривать один мой знакомый: растворились в пространстве. К сожалению, это не образ, а реальность.
Диночка
