читала уже не раз. Насчет доброты и мужества, правда, он сказал хорошо, но это опять-таки почти хрестоматийная истина. Красивые слова, не больше.
– В сущности, – продолжал Роже, – у вас не осталось ни одной из тех ценностей, на которых держалось в свое время миропонимание нашего поколения. Я далек от мысли утверждать, что это миропонимание было истинным или что мы ни в чем не ошибались…
– Еще бы вы это утверждали, – усмехнувшись, перебила его Беатрис. – Вам не кажется, профессор, что ваше поколение отчасти несет ответственность за то, что происходит с моим?
– Отчасти, – согласился тот. – Но только отчасти, мисс Альварадо. Вы сейчас повторяете очень избитое обвинение, хотя, скажу еще раз, отчасти и справедливое. Кстати, я думаю, что еще не было поколения, которое не обращалось бы к предыдущему с такими же точно упреками, поэтому – если рассуждать логично – обвинять следует не только одно наше, а и все предыдущие, но совершенно справедливо говорится, что обвинять всех – значит не обвинять никого. Но мы опять уклонились. Не все ли равно – кто в чем виноват? Мы ведь никого не судим, мисс Альварадо. Мы просто констатируем факты и пытаемся, исходя из них и применяясь к ним, найти какой-то modus vivendi.
– Я предпочитаю ни к чему не применяться, – сказала Беатрис.
– Но как же вы в таком случае намерены жить?
Беатрис пожала плечами и ничего не ответила. Роже смотрел на нее, склонив голову немного набок, словно прислушиваясь.
– Разумеется, у вас положение особое, – сказал он наконец. – На вопрос «Как вы собираетесь жить?» вы имеете возможность молча пожать плечами, и это будет исчерпывающим ответом. Но представьте себя в положении одной из тех миллионов девушек вашего возраста, у которых есть в жизни определенные и неизбежные обязанности. Представьте себе, что у вас есть старики родители и младшие братья или сестры, которых вы должны содержать. Можете вы представить себя в таком положении? Мне кажется, для вас многое выглядело бы совсем иначе, чем сейчас, когда вы изнываете от безделья.
Беатрис вспыхнула, но овладела собой и отвернулась.
– Вы рассуждаете сейчас, как какой-нибудь коммунист, – сказала она сдержанно, глядя в сторону. – У меня здесь есть один знакомый… Вообще разумный человек, но становится совершенно невменяемым, как только речь заходит о труде. У него все просто и ясно: работай, и все остальное приложится. И ценность человека определяется только тем, работает он или нет…
Роже улыбнулся:
– Я далек от мысли утверждать, что вы непременно стали бы лучше, будь у вас необходимость работать, я говорю лишь, что в этом случае жизнь имела бы для вас большую ценность, чем, по-видимому, имеет сейчас.
– Не понимаю почему. – Беатрис пожала плечами. – Имела бы большую ценность? Но почему? Разве окружающее может стать лучше или хуже в зависимости от того, какое положение я в нем занимаю?
– Объективно
